Какое-то время он и она смотрели друг на друга. Потом дон Сезар вдруг почувствовал бурную, душную радость от того, что это была именно Пеппа, а ни кто другой. Радость плавила его, выталкивая из глаз слезы, и он упал на Пеппу, сжав ее до боли, а Пеппа пыхтела в его объятиях, моргая круглыми глазами.
— Ты жива жива — бормотал дон Сезар и облизывал ее, как теленок. — Пеппита счастье мое
Его радость передалась Пеппе, и та плакала и ласкалась с ним, все еще ничего не понимая. Потом они застыли, обнявшись, мокрые от слюны и слез.
— Где мы? — спросила Пеппа.
— Не знаю. Может быть, в Америке, как мы и хотели с Микаэлой? Микаэла Как странно Я увидел тебя и вдруг забыл о ней, будто ее и не было Ты что-то помнишь?
— Я Я помню, что с нами что-то ужасное Что-то Но я цела и невредима. Больше того, мне хорошо, и я Я не помню, когда мне было так хорошо. И ты со мной, мой родненький, счастье мое
Они снова стали целоваться.
Ласки втягивали их, как воронка, распаляя до крика. Пеппа неистово вжималась в дона Сезара, сдирая с него одежду, чтобы вылизать, как кошка, и тот всасывался ей в губы, в уши, в соски, добытые из-под сдернутой одежды
Вихрь восторга вдруг подкинул их вверх, как мячи, и дон Сезар стал бегать за Пеппой, голой, визжащей от страсти.
Они носились по лугу, кричали, толкались, ловили друг друга, катались зверями по траве Пеппа выгибалась и трясла грудями, молодыми, сочными, как фрукты, дразня дона Сезара.
Наконец он поймал ее, повалил в траву и, держа за волосы, развернул задом к себе.
— Ииы! Ыыы! Ыыыээ! — подвывала баском Пеппа, бодая землю. Дон Сезар оплодотворял ее, как зверь, не помня ничего, кроме смуглого зада, в который вцепились его пальцы.
— Хрр! Хрррр! — рыкал он с каждым толчком, шлепая половинки, упругие, как барабаны. Тугая Пеппина плоть звенела, полная буйной молодой силы, и дон Сезар маялся в ней, умирал и хохотал, выплескивая кипяток своей любви. Оплодотворенная Пеппа умирала и хохотала вместе с ним
— А ведь мы впервые с тобой Никогда раньше Да? — спросил он, когда отдышался.
— Да Наверное — отозвалась Пеппа, глядя в небо.
Она была счастлива. Настолько счастлива, что необходимость думать и говорить казалась досадной помехой.
Синее небо манило ее. Оно всасывало, поднимало к себе, кружило, купало в своей синеве, как в купели
Уснул и дон Сезар, ткнувшись носом во влажную Пеппину срамоту.
***
Во сне ему вдруг явилось ВСЕ, поразив своей ясностью («как же я мог забыть?») и ужасной правдой, от которой он не мог скрыться, как ни прятался в тумане сна.
Все было просто и неизбывно страшно. Настолько страшно, что он проснулся — и долго вглядывался в синее, уже вечереющее небо, пытаясь вспомнить, ибо снова все забыл.
— Эй, — толкнул он спящую Пеппу. — Эй! Проснись.
— Аааа? — зевнула Пеппа, перевернувшись на другой бок. — Сезарито счастье мое
— Эй! Я вспомнил, все вспомнил, но сейчас снова забыл, — жаловался ей дон Сезар. — Пеппа!
— Ничего еще вспомнишь родненький мой — бормотала Пеппа, не раскрывая глаз.