Цветок без стебля

— Уходите!

— Вы не знаете никаких других слов, кроме «уходите»?

— Убирайтесь отсюда! — закричала Эви, дергаясь всем телом.

«Черт, нельзя было напоминать ей, что она калека». Нэш чувствовал, что в нем закипает обида, и изо всех сил глушил ее в себе:

— Хорошо. О'кэй. Хорошо, — он успокаивающе поднял руки. — Я уйду, вы успокоитесь, и завтра...

— Никаких завтра! Отстаньте от меня! Отстаньте от меня все! Не трогайте меня!

Нэш ненавидел женские истерики. «Помни о том, что она пережила», твердил он себе, но тщетно — его вдруг понесло:

— Кто вас трогает? Чего орать? Чего реветь? Что я тебе сделал? — кричал он на Эви, придвигаясь к ней.

Какое-то время они орали одновременно, затем Эви вдруг подхватилась, одними руками, как обезьянка, перекинулась через кресло, шлепнулась на пол и поползла от Нэша — к дверному проему в другую комнату. Ее бедра, обмотанные подолом юбки, волочились по полу, как куль с мукой. Двигалась она быстро и ловко, но это зрелище все равно сдавило Нэшу горло.

— Ну чего ты? Ну куда ты? Я же с тобой хочу...

Эви уползала от него, и тот, вдруг потеряв голову, в два шага догнал ее и схватил под микитки:

— Глупышка, глу... Да погоди ты!

Эви вырывалась, как дикий зверь. Она была легонькой, но руки ее неожиданно оказались сильными, и Нэш едва справился с ней, повалив ее на кровать.

Он не знал, зачем погнался за ней и поймал ее, и вряд ли кому-то смог бы это объяснить; и сейчас он держал ее, перехватив яростные руки, и повторял, как попугай:

— Ну ты чего? Ты чего?...

Эви дышала жадно, взахлеб, дергаясь в руках Нэша.

— Эви... девочка... — сказал тот.

Эви изловчилась и плюнула ему в лицо. Нэш вдруг озверел:

— Ах, так?... Ну погоди, маленькая ведьма! — он сорвал с Эви шелковую шаль, скрутил ей руки и привязал их к изголовью кровати, накрепко спутав шелковый жгут с кованым плетением. Нэш действовал быстро и ловко, как маньяк. Переведя дух, он увидел, что Эви расхристалась в борьбе, и из-под обрезанного подола платья белеет голое тело. Зажмурившись от ярости, Нэш задрал ей подол, заставив ее взвыть по-щенячьи, и увидел две круглые культи, ровные и гладкие, и между ними — волосатую стыдобу женского хозяйства. Культи отходили вниз не более, чем на дюйм, и были, по сути, нижним скруглением ягодиц, которыми оканчивалось тело, не переходя в ноги.

Оголив ужасный секрет Эви, Нэш захлебнулся от невыносимого, как боль, чувства, в которое вдруг перешла его ярость. Не обращая внимания на плевки Эви, он стянул с нее все тряпки, разорвав напополам платье, и, раздев ее донага, ткнулся носом в горячий живот, покрыв его поцелуями.

Беспомощная, связаная Эви билась под ним, а он спустился от живота к культям и обцеловал их, умирая от сладкой горечи, вдруг накрывшей его с головой. Мало-помалу Эви затихла, а Нэш перешел с культей, горячих и шершавых, на женскую тайну Эви, утонувшую в жесткой рыжей шерсти. Он раздвинул языком плотные створки и впился в сердцевинку, липкую и горячую, будто в соусе; слизав верхний слой, он окунул язык глубже, влизавшись в глубину, и услышал, как Эви стонет, глотая слезы.

«Что я делаю?... Ничего особенного, — успокаивал он себя, — просто маленькое наказание для маленькой ведьмы... И никакого насилия" — думал он, ноя от плотности в члене, который уже давно терся о торец кровати.

Язык Нэша теребил основание липкой дырочки, вползал в нее, раздвигал соленые стенки и влизывался вглубь, натягивая пружинку девственной плевы, затем выползал наружу и долгими подлизываниями обволакивал горячий бугорок, пульсирующий и набухающий, как маленький вулкан. Эви шевелила культями, и Нэш вдруг понял, что она раздвигает бедра и подставляется ему.

Задыхаясь от усердия, он крепко обхватил ее, насаживая на свой язык, и влизался в Эви лихорадочно-жестокими лизаниями, терзая мягкую плоть кончиком, онемевшим от соли. В нем вертелась странная мысль, которую он отгонял: отсутствие ног оказалось штукой, очень удобной для секса. Когда женщина снизу оканчивается бедрами и щелью, с ней можно делать все, что угодно...

Эви давно уже лопалась от стонов, а Нэш лизал и лизал ее; проникнув в начало дырочки, он всосал в себя весь бутончик со всеми лепестками и елозил языком в сердцевинке, вынуждая Эви вздрагивать всем телом и выть навзрыд, как от страшной боли. «Интересно, она так же кричала, когда горела?», думал он. Его член всаживался в торец кровати и лопался на части, размазываясь сладкими брызгами о штаны...