Джунгли

Сигареты переносят из мира материального в мир блаженства.

Нет, не так.

Сигареты - последняя зацепка в мире блаженства, откуда все равно дорога одна - на смятые простыни, под сень серого потолка. Ленивые струйки сигаретного дыма скользят перед ее взором. Она не курит. Курят они. Ее руки раскинуты, невольно ощупывают то, что являло собой грознейшее оружие по ту сторону огня. К двум безжизненным кусочкам плоти, слабым и почти безжизненным женщина может испытывать только пренебрежение, или оторопь, или умиление. Только не она. Она просто перебирает пальцами упитанно-аскетичных слизняков, удивляясь их нежной податливости. Но удивление далеко от нее. Чужое удивление. Она просто не курит, и в мире, являющимся тенью рая, ее ничто уже не держит. Кроме этих двух хлипких отростков.

Где-то рядом звучат два ангельских голоса, в каком-то далёком небытие ласкавших её половые губы.
* * * Когда берешь в руки бокал, почти до краев наполненный шампанским, и смотришь сквозь него на окружающий мир, мир перестает над тобой куражиться и насмехаться. Мир превращается в карусель забавных физиономий, растянутых, аморфных и, самое главное, безобидных улыбок чеширских котов и рыжих клоунов. Мир под шафе - именно такой мир хотя бы в какой-то мере устраивает многих, особенно тех, кого с утра до вечера окружают оскаленные морды, брызжущие слюнной нетерпения и перманентной истерики. Такой мир устраивал и её. Фокус с шампанским искупал существование самого нежеланного для неё дня года - бестолкового и раздражающего дня рождения, влекущего целый ворох мыслей, отвратительных и сухих, как увядшие цветы.

- Где у тебя бокалы? Да бокалы где? Ах, вот они.

Но сегодня этот день утратил свою обычную никчёмность. Он весь пропитался яркой изумрудно-янтарной гаммой ожидания радости. Она сидела на крепкой ветке вечнозеленого дерева, которое все соплеменники называли просто дерево, и ждала когда какой-нибудь угрюмый, но желанный громила-горилла поднесет вкусно пахнущую банановую гроздь, а потом сделает с ней всё, что ему в голову взбредёт. И от одного предощущения его грубых объятий властелина, между ног воцарялся невыносимый трепет. И было так хорошо знать, что нужно просто подождать, всё равно он придёт. Всё равно он будет угрюм, как и полагается для примата с подобной массой тела, и только неизбывная похоть, пронизывающая всё его естество, как мартовский сквозняк, придаст ему толику тонкой дрожжи. Всё равно его розовый возбужденный член будет так пугающе красив, что у неё закружиться голова. И всё равно он не даст ей доесть банан, развернет к себе спиной и... Самое главное, он не даст никакого другого выбора.

- Чем их протереть? Да что же ты за хозяйка?! Где салфетки, где полотенце? Что ты смеешься, как дура? С мужиками-то как? Как всегда - никак? Пора бы тебе - ой, пора! - завести себе что-нибудь мужеподобное. Четверть века никак отмахала!

Проректорская "Волга" отвезла ее домой. Облепленная губной помадой сотрудниц, млеющая от едких мужских запахов и поздравлений, она никак не могла достать ногами до пола. Непонятная сила, извлечённая из пузырьков шампанского отрывала ее от земли. Она кружилась, стараясь поймать за хвост всеобщее кружение мирозданья и приветливо улыбалась добродушным физиономиям, утратившим оскал и теперь смешно скособоченным в призме солнечной жидкости. Иногда краем глаза она видела мельком серую сгорбленную фигурку своего желания заплакать, но тут же о ней забывала и снова смеялась.

- Кто ж такой грязной тряпкой бокалы протирает, там же лямблии! Мало нам паразитов всяких! Вот ты знаешь, как лечили несчастных сифилитиков в средние века? Тебя бы так полечить от твоей вселенской дури... Загоняли всех скопом в малярийное болото, те подхватывали малярию, температура у них поднималась до сорока градусов, после чего бледная спирохета успешно загибалась от такой жуткой температуры. А ты подумай, подумай над своей гордыней и куда она тебя в конце концов заведёт. Давай выпьем за то, чтобы ты стала менее привередливой.

Инквизиторов она не приветствовала. Хотя они тоже не давали выбора, но хорошего ничего в них не было. Её всегда либо сжигали под восторженные вопли толпы, либо раскаленными крючьями вынимали душу из ее измученного тела. Впрочем, изуверства давали определенность, желание смерти. Лучше, чем ничего, но гораздо хуже, чем влажная нега джунглей.

- К тебе какие-то мальчишки. А, студенты! Пришли поздравить любимую преподавательницу. Ну, приглашай их к столу. Проходите гости дорогие, усаживайтесь. Не стесняйтесь, гости дорогие, наливайте сами. Берите салатики - Даша сама строгала. Селёдочка… Дамы наши не кусаются. Дамы у нас чопорные. Даже и не поймёшь, что такое: то ли сходка законспирированных суфражисток, то ли собрание пьющих монахинь…
* * * Вчера. Да, кажется, это случилось вчера. Или вечность назад? В другой жизни. Неужели вчера?

-Ес-с-стедей, олл май траблз симз со фар авей! - закадычная подруга, идущая рядом с ней по жизни, наверное, с роддома, а ныне преподающая иностранный язык, очнулась от неизменной спячки, вызываемой у неё алкоголем, и застонала английские куплеты, заменяющее ей обычные бабьи плачи. Раскрасневшиеся гости с жаром подхватили: "Виновата ли я, виновата ли я...".

Да, как ни странно, как не удивительно и как не волшебно, но это было вчера.

Ещё и на разглядев его как следует в полутёмном комфорте салона, она уже почувствовала лёгкий трепет, словно дьявольски огромные ресницы в мимолётном электрическом полёте коснулись её тела. Ещё не вникнув в смысл его слов, она услышала его голос и утонула в омутной пелене обертонов.

Ей пришлось что-то ответить - назвать то, что называют обычно несчастные одинокие женщины (какую-то звучащую почти неприлично фамилию революционного героя, означающую название улицы), меняя залитую дождём обочину дороги на уютную внутренность автомобиля; ей пришлось раскрыть рот и исторгнуть из себя какие-то маловразумительные звуки, что далось с невероятным усилием - волна пугающего восторга с каждой минутой всё дальше и дальше увлекала её в неизведанный океан, искрящийся брызгами мечты

Он говорил всю дорогу, она что-то отвечала. Он поворачивал к ней Тадж-Махал своего профиля, улыбался и непринуждённо шутил. Она не понимала смысла шуток, но хохотала, как сумасшедшая. Он протягивал ей сигарету, давал прикурить, в рискованном движении бросая отсвет огонька на изящную линию своего запястья. Она курила, роняя пепел себе на колени. Он вдруг вцеплялся в управление, невнятно чертыхаясь, сосредотачивался на автомобильном потоке, потусторонней татью скользящей мимо них. Перед ней открывалась чарующая картина едва заметных движений мышц его шеи и плеч, и она не могла оторвать взгляда.

Он ворвался в её жизнь. Нежданный сквозняк, от которого перехватило дыхание, остановилось сердцебиение. На бесконечное мгновение... И всё началось заново - и воздух, и жизнь...

Она также сидела на вечнозелёной ветке, но уже не ждала. Он уже был рядом. До него даже можно было дотронуться рукой. Конечно же, в его мохнатых ручищах покоилась умопомрачительная банановая гроздь, но где то между плодами сверкали и переливались слепящими брызгами самоцветы, прежде ею не виданные даже во сне. Конечно же, он источал тугой поток флюидов грубой похоти, но его коренастую могучую фигуру защищал безупречный отутюженный с иголочки фрак. Он мог бы при желании зарезать её, накурившись гашиша, она приняла бы как должное и какблагость любое его прикосновение к ней, как и подобает девушке из Нагасаки.
* * * Подарки аккуратной горкой сложены на журнальном столике, укрытые тенью букетов. Но лучший подарок еще ждёт её. Он, приносящий бананы, сегодня вечером ведёт её в кино ("Так я могу надеяться?" -"Я буду ждать". - "Тогда до завтра... Рад был нашему знакомству". - "Я тоже... рада"). Верная подруга, посвященная как всегда во все секреты, увлекает за собой гостей, напомнив им о домашних делах, брошенных детях и рабочей неделе. Сделать вид, что ты устала от радостных переживаний и задремать прямо в глубине мягкого кресла - чего проще. Весёлые гости не обидятся.

Кажется, она и в самом деле задремала. Господи, который час? Всего 10 минут до его прихода. Надо успеть привести себя в порядок. Где зеркало? Где помада? Куда же задевалась эта проклятая косметичка? Вихрь волнения летит из комнаты в ванную, из ванной - на кухню. Между делом успеть поглядеть в окно: не появилась ли его лиловая "иномарка". Еще пара штрихов над бровями, оценить творение своих рук в дрожащей амальгаме. Наверное, лучше сделать ей не удастся, просто не успеть.

Отойти от окна выше её сил. Смеркается. Ритм движения людей и машин у подъезда постепенно замедляется. Всё идёт своим чередом, пустопорожним и скучным, потому что в нём пока нет его, того, кому не страшны тугие сплетения лиан.

- Дарья Андреевна, давайте мы вам посуду поможем убрать.

Интонации почти ангельские. Голос звучит, словно из параллельного мира.

- Да, конечно, если вас не затруднит...

Только, когда ей удаётся ценой невероятных усилий оторвать взгляд от окна, становится понятно, что мальчики-первокурсники не ушли вместе со всеми. Что их вовсе не ждут домашние заботы, дети, не сделавшие уроки и завтра им как минимум ко второй паре. Они расторопны и ловки. Один носит посуду, другой шаманит у мойки. Она даже не успевает следить за всеми их действиями, все мысли её там, у подъезда, где должна вспыхнуть призывным светом лиловая "иномарка".