Херманн Лонге

— Ах, да, хочу!

— Тогда вылижи хорошенько!

Похоть пересилила отвращение, и вот она уже облизывает, закрыв глаза, по всей длине, целуя взасос, щекоча язычком

— Яйца не забудь!

Пронзив, наконец, её спереди, я полностью отпустил себя и бешено погнал по финишной прямой. Вперед! К звездам!

Стоит ли говорить о том, что платье русской горничной Lena больше не снимала! Я прикупил ей еще дюжину и значительно расширил свой секс-арсенал. Не стану утомлять вас подробным описанием наших интимных вечеров, скажу только, положа руку на сердце: мы были счастливы. Но потом где-то появилась маленькая трещинка. Я стал замечать, что Lena кончает с трудом (впрочем, это и не удивительно, учитывая интенсивность нашей половой жизни), но играть она стала с видом домашней кошки, которая силится вообразить, что под ковром скрывается мышь.

А внешне все было как обычно. Каждый вечер меня встречала молчаливая горничная. Каждое утро провожала послушная жена. А что она делала днем, того я не ведал. Темные подозрения зашевелились в моей душе. Самое худшее, что я не знал, в чем её подозревать, поэтому подозревал в самом худшем. Продираясь сквозь безумную русскую грамматику, я стал читать её переписку. К счастью, действующих контактов было не много: родители, лучшая подруга Mashа. Ничего интересного. Обо мне так осторожно, общими фразами: много работает нет, не пьет

Это было как гром с ясного неба. Вместо горничной меня приветствовал анархический краут-рок. Я прошел в комнаты, и моему изумленному взору предстала Lena — боже, в каком она была виде! Рваные джинсы, рваная майка, всклокоченные волосы! Картину дополняла бутылка доппелькорна, который она хлестала прямо из горла. Ранние Крафтверк рвали динамики.

— Ты! — закричала она, тыча в меня пальцем. — Явился, угнетатель хренов! Пришел, блядь, сука! Так знай: я от тебя ухожу! Завта же! Еду домой! Оставайся в своей Германии сраной! Заебал! Заебал! Заебал!

Ого, вот как мы заговорили! Быстро, однако, эмансипировались в свободной стране. А кто ко мне в миниюбочке прибежал, на каблуках?

Тем временем монолог продолжался: агрессия сменилась истерическими рыданиями:

— Я, дура, думала: за человека иду! А оказалось — гандон юзаный! Дальше своего хуя не видит! Жует меня как жевачку! И как только самому не надоело! Кретин! Купи себе лучше куклу с подогревом!

Несколько неверных шагов в моем направлении. Тяжелый, полный ненависти взгляд. Она была страшна.

— Ты меня только для этого вызвал? Отвечай! Чтоб измываться надо мной, да? Только для этого?! — Несколько секунд она стояла передо мной, покачиваясь, словно в раздумье, и вдруг в бешенстве завопила:

— Хуй тебе! Получай, фашист, гранату!

Бутылка просвистела возле моего уха и смачно разбилась о стену. Я бросился на отважную гранатометчицу. Она истерично билась в моих объятьях, вырывалась, кусалась. Ненависть, смешанная с отвращением, искажала её лицо: «Не прикасайся ко мне, урод! Убери свои грязные лапы!» Я с трудом повалил её на кровать и держал в надежде, что пьяные силы быстро иссякнут. Так и произошло. Вскоре она успокоилась, и, тупо бормоча своё «ненавижу», стала отрубаться. Через четверть часа она уже спала как убитая.

Я поднялся. Гнев и решимость переполняли меня. Так вот значит как! Надоело! Наигралась! Пресытилась! Уж слишком я с ней нежничаю! Таких как она надо

Времени было в обрез. За два часа я успел смотаться в стройматериалы и отогнать машину на стоянку. Пять часов ушло на звукоизоляцию гаража — хорошо еще, что большая часть была под землей. Я вкалывал как бешенный: энергию холодной ярости питал старый тюремный Burzum. Она обняла меня во сне, когда я на руках понес её вниз, улыбнулась как ребенок, когда я осторожно положил её в кровать. Она не проснулась даже тогда, когда холодная сталь сомкнулась вокруг тонких щиколоток и запястий. Спи, моя красавица. Никуда ты от меня не уйдешь.

Проснулся я на закате. В доме было тихо. Пора нанести прекрасной пленнице визит. Прихватив бутылку минералки, я спустился в гараж.

Она лежала на кровати с широко открытыми сухими глазами. Странное выражение. Одеяло валялось на полу, видимо, оно оказалось там в результате отчаянных попыток освободиться. Я подошел к ней, потряс бутылкой: «Пить хочешь?» Она кивнула, сглатывая сухую слюну.

— Сперва, стерва, отсоси!

Это было ошибкой! Не всегда молчание есть знак согласия! Я света не взвидел, когда она зубами вцепилась мне в хуй! Конечно, я тут же среагировал — кулаком в глаз. Рот разомкнулся в крике, и я смог вызволить свое сокровище. Плохо соображая от боли и злости, я продолжал неистово молотить связанную женщину по лицу, по груди Когда я опомнился, она уже не могла кричать, только мычала и хлюпала. Тонкого прелестного лица не стало — вместо него пузырилась кровавая каша. Растянутое на кровати скованное тело как-то нелепо корчилось. Я заметался по камере, пытаясь найти ключи от наручников, еле нашел, еле открыл, принялся было растирать затекшие конечности но тут до меня дошло: ничего уже не исправишь. (vbabe.mobi) Я опустился на пол рядом с её кроватью и мучительно заплакал. И тут посиневшая с красными рубцами ручка ласково легла мне на шею. Как безумный я стал смотреть на это месиво, что прежде было её лицом. Открылся один глаз, сияющий любовью и жалостью. Заворочалось, забулькало кровавой пеной то, что раньше было её ртом, и вдруг неожиданно нежный, чистый голос произнес:

— Герман! Милый! Давай поедем к морю! Там дельфинчики.

У меня разорвалось сердце. Никогда, Лена! Никогда мы не поедем к морю, где дельфинчики. Никогда не поплывем за покупками на остров Хельголанд. Нас не подхватят дюжие матросы. Мы не будем танцевать в баре. Мы не будем пить пиво. Мы не будем петь песни. Потому что я сейчас убью тебя. Потому что я не в силах перенести то, что я сделал с тобой, любимая, любимая, любимая!

«Здравствуй, Маша! Сегодня я проснулась и поняла: я больше так не могу. Я больше не могу убеждать себя в том, что я счастлива. Тебе, наверное, кажется, что я хорошо устроилась. Мне и самой раньше так казалось. Я полностью обеспечена, живу на всем готовом, муж, вроде бы, хороший. Только знаешь, Машенька, скучно. Словом не с кем перемолвиться. Герман, он какой-то замкнутый, что ли. Приходит с работы — и сразу в наушники. Мне иногда кажется, что кроме секса у нас с ним нет ничего общего. Точнее, он кроме секса ничего от меня не хочет. Я даже не знаю, что хуже: когда на тебя специально смотрят как на вещь или эти дежурные поцелуи: «I love you! I love you too!». И морда у него какая-то противная стала: тупая, самодовольная. Я на него смотреть не могу, особенно во время секса. Изображаю бурные оргазмы, лишь бы он скорее отъебался. Прости, Маш, у меня цензурных слов по этому поводу не осталось. И самое обидное, какая у меня любовь к нему была! Я на него чуть не молилась! Готова была, как говорится, ноги мыть и воду пить. Руки целовала! А ему не нужна эта моя любовь, понимаешь! Он меня привык воспринимать как какое-то низшее существо: какая разница, что я там чувствую или не чувствую. Я сама готова унизиться перед любимым, но только в том случае, если уверена, что на самом деле он меня любит, ценит, уважает! А ему я уже не верю. Ну вот, все я тебе и рассказала. А больше ничего у меня не происходит. Только хочется с горя напиться».