И снова Золушка

Его язык, обжигающий Катьку сквозь прохладу ливня, щекотал ей живот, ребра, поднялся к груди, коснулся соска и вдавил его, как вишенку в торт; быстрая, требовательная рука скользила по мокрому телу Катьки, забралась ей между ног - и просочилась оттуда в самую тайную, самую заветную глубину, задрожав в сердцевине...
Катька стояла и умирала молча, стараясь не нарушить криком своей радужной смерти.
Ей было сказочно приятно, страшно, стыдно, упоительно, холодно, жарко, блаженно, щекотно и... она не знала, как ей было, и не знала, кто она такая и на каком свете. Хозя жалил ее то в один, то в другой сосок, вибрировал волчком между ее ног, гладил ей тело, окутывал ее сладкой леденящей пеленой – и Катька таяла в потоках дождя, в блаженстве и страхе, натянувшем горящие нервы...
- ...А ну-ка, - Хозя мягко толкнул ее куда-то, и Катька открыла глаза. Хозя уже был почти голый - в одних брюках, сползших к коленям, и белых трусах. Он толкал ее к лавочке, и голая Катька послушно села на нее.
- Не так... Ложись вот сюда, вооот... и ножки на землю, врозь... вот так... - Катька легла, подставив горящую грудь дождю, и выпятила половые органы так, как требовал Хозя. "Он там все видит... все-все... и сейчас будет меня трахать", думала она и дышала в радужную пелену неба. Вдруг в сердцевину ей впилось мягкое, влажное, горячее...
- Лежи, - придержали ее Хозины руки. - Лежи. Это не больно. - Хозя снова окунул язык в ее письку и стал вылизывать ее тянущими, мучительно-сладкими кругами, щекоча ей каждую складочку, каждую створку липкой щели - и самую чувствительную, самую пронзительно-нежную ее сердцевинку...
Катька тихонько пищала, истекала блаженством и пялилась в небо. "Вот небо", думала она, "вот дождь... А вот мой любовник... мой мужчина? Ааааа..." Беспощадный язык не давал ей передышки, и влажные волны вливались в ее тело непрерывно, набухая искрами в глазах...
- Ойейейейей!.. - взвыла она, захлебнувшись густым медом в письке. - Оууууууй! Аааааа!.. - орала она сквозь слезы, барахтаясь в горячем блаженстве. Она забыла, что они на улице...
- Тише! Попалят, - шептал ей Хозя, проникая в нее. - Тише, моя неженка, моя худышка, моя Адель, - бормотал он, вспарывая членом плотные стенки ее лона, и целовал ее в губы, горькие от дождя.
Катькину утробу гнуло и крутило, как в соковыжималке, и она почти не чувствовала боли. Понемногу она осознала на себе большое, мягкое, живое, и внутри - режущий ствол, вошедший в нее до упора.
- Аааай. Осторожней, - ныла она, хоть ей почти не было больно. - Ты... ты трахаешь меня, да? УЖЕ?
- Трахаю. Еще как! - хрипел Хозя, прижимаясь к ней. - Я буду нежно, не спеша, не бойся, девочка. Я знаю, что ты девочка...
- Была! - Катька тихо смеялась Хозе, и он смеялся с ней:
- Да. Была!..
Оргазм отпускал ее, и уже не было такой сладости, а было только дразнящее трение ТАМ, и было уже ощутимо больно. Катьку переполняла телесная близость с Хозей, родная, плотная, теплая, несмотря на дождь, - лицом к лицу, кожа к коже; перепуганная, счастливая Катька неуклюже целовала Хозю, обнимала его и ездила руками по мокрой его спине...
- Ой! Пусти, Адель! Пусти-пусти, - вдруг дернулся Хозя.
- Зачем? Куда? Не пущу! - Катька крепко обхватила Хозю руками, обвила ногами и вжала в себя.
- Ты же... Ааааа! Оооууу! Уууууу... Уффф! Ну вот!..
В Катьке запульсировал, облился влагой и обмяк твердый живчик, и вместе с ним обмяк Хозя:
- Фффффух! Ну вот...
- Вот!.. - отозвалась Катька.
- Ну вот! - повторяли они друг другу и улыбались, стараясь не разлепиться ни единым клочком мокрых тел.
Дождь закончился, и скамейку окутал туман.
- Мы заблудимся, - говорил Хозя.
- Не найдем одежду... Пойдем голыми на бал... - отвечала ему Катька.
- А что? Это мысль. Для того ведь и бал сделан...
- Для чего?
- Неважно. Ну... - говорил Хозя, торжественно глядя на Катьку.
- Ну... - отвечала она ему;
- Ну вот! - хором выдохнули они и рассмеялись.
- ...Знаешь, сегодня самый счастливый день в моей жизни, - говорил ей Хозя. Катька смотрела на него влажными глазами, и он стал легонько целовать ей щеки. - Ты без мазилок еще красивей. Такое чудо... Скажи, а ты в самом деле не узнала меня?
- Нет... Разве мы виделись раньше?
- Значит, не узнала. Так и думаешь, что я Хозиреней?*
- Ну... я просто жду, когда ты назовешь себя.
_____________________________
*Хозиреней – персонаж романа Грина «Блистающий мир». – прим. авт.
- Я Дима. Дима Чёлкин, - сказал Хозя. - Я привык, что меня все узнают, но ты, наверно, плохо видишь? Близорукие глаза всегда так красивы... но у тебя особенно. Ты... Боже, я думал, что этот бал будет таким говном! - говорил Дима, слезая с обалдевшей Катьки. - Сядь рядышком со мной. Голенькая... Ладно? Вот так, тело к телу... Этот бал ведь делался для того, чтобы набрать новую порцию молоденьких шлюх для гламура... А дебильные папаши и мамаши не понимают этого. Вот мне еще вчера сказали: королевой бала должна быть Катя Вьюнкова, дочка спонсора, большого питерского бандюка... А мне насрать на бандюка. Королевой бала будешь ты. Во-первых, ты самая красивая, да и самая тонкая, нежная, самая... самая-самая среди всего этого намазюканного обезьянника. Во-вторых... во-вторых, ты моя личная королева, и я хочу увидеть тебя с Золотой Короной на макушке. Ни в какой гламур я не пущу тебя, пусть подавятся. Пусть бандюки своих Кать туда толкают - туда им и дорога. Но королевой должна быть ты!
Голый Дима говорил от души, и в нем не было ничего общего с лощеным светским львом на балу:
- ...Жюри ты понравилась, и они сделают, как я скажу. Им сказали делать, как я скажу. Ха!.. Адель, неженка моя, как ласково назвать тебя? Адочка? Я не знаю, но очень хочу... Что? Что такое? Что случилось?
Катька дрожала. Ей было холодно, и в ней набухала муть, беспричинная, как дождь, зарядивший снова.
Дима обнял ее, и Катька вдруг разревелась. Она не знала, чего она плачет, но все ее тело, обожженное сексом, ныло и горело, и ей вдруг стало ужасно одиноко. Разум куда-то делся, и остались только слезы, бесконечные, как дождь.
- ...Ну чего ты? Адель, зайка, не плачь, не плачь, я ведь... ведь...
Вдруг сквозь пелену дождя послышался бой думских курантов.
Он гудел в серой пелене, как в колоколе или в пещере - глухо и со всех сторон сразу, хоть и не громко. Катька вздрогнула и прислушалась. Семь... восемь... девять... десять... одиннадцать... Господи!
- Уже двенадцать, - сказала она. Голос не слушался ее. - Мне надо идти.
- Куда? Почему?
- Надо. - В сознании ее возник срач, неубранный ею дома, и перекошенное лицо Дуси, тыкающей пальцем в немытые тарелки. Ум уцепился за этот повод, и Катьке казалось, что у нее нет другого выхода.
- Метро закроется... я не доеду. Пусти! Пусти, Хозя... Дима! - крикнула она, и оторопевший Дима отпустил ее.
Голая Катька вскочила и стала лихорадочно натягивать платье, облепившее ее ледяным коконом. Это было адски трудно и противно, и Катька ныла от холода, запутавшись в липкой ткани...
- Помоги!..