— Пап, но... она же ничего не видела, — взмолился я. — Она даже не помнит, как она там оказалась! Они ж ее транквилизаторами накачали, а потом я и вовсе вырубил ее...
— Десять минут, — повторил отец и поднялся из-за столика. Братья как по команде последовали его примеру.
Я опустил голову.
Она села слева от меня на место отца:
— Привет, — она улыбалась, а в ее зеленоватых глазах отражалось солнце.
Я бросил на нее короткий полный злости взгляд и отвернулся:
— Я, кажется, предупреждал тебя, — проговорил я глухо. — Я просил, чтобы ты не искала встреч со мной. Я говорил, что если кто-то узнает о том, что ты все помнишь, тебя попросту убьют...
— Фарик, но... — она накрыла ладошкой мою руку. Я резко отдернул ее и спрятал под столиком, лишь мельком глянув на ее лицо. Она казалась расстроенной.
— Он дал мне десять минут. Если в течение этих десяти минут я не сотру твою память, он убьет тебя, — сказал я тихо и отвернулся к окну.
Ее стул скрипнул, а потом я ощутил ее ладони на моих щеках. Она повернула мое лицо к себе и заглянула в глаза. Я пытался отвести взгляд, но все было напрасно.
— Честно говоря, я думала, что ты меня дразнишь, — сказала она серьезно. — Но теперь я понимаю, ты надо мной просто издеваешься. Я уже три месяца не могу спать. Я закрываю глаза и вижу твое лицо. Слушаю музыку, а слышу твой голос. Хожу по магазинам и мысленно советуюсь с тобой. Фарик, я... — она вдруг отпустила мои щеки и расплакалась, закрыв лицо руками.
— Света, — мне захотелось успокоить ее, прижать ее к своей груди, обнять ее, поцеловать, но я удержался от этого, чувствуя на себе тяжелый взгляд отца.
Внезапно все звуки стихли, как будто кто-то поставил мир на паузу. Стало так тихо, что я даже слышал, как бешено стучало мое сердце. А потом на мое плечо легла мягкая крепкая ладонь. Я поднял глаза. Он стоял справа от меня, положив руку мне на плечо, и улыбался своей королевской улыбкой. Я невольно улыбнулся ему в ответ.
— Дед, — всхлипнул я, — что мне делать?
— Решай сам, — он смешно дернул плечами и сел на стул, на котором раньше сидел Шаул.
— Как это? — опешил я.
— А вот так, — он улыбнулся еще шире. — Видишь ли, я знал, точнее, я догадывался, что ты не станешь стирать ей память.
Я нахмурился.
— Она ведь такая милая, такая трогательная, и ты так о ней заботился. В кабинете завуча ты беспокоился именно о ней, а не о себе и не о близнецах, хотя они были в куда большей опасности. И застав ее в объятиях Ирины, ты подумал не о том, насколько эта сцена завораживающая и возбуждающая, а о том, что она совершенно не соображает, что происходит вокруг.
— Ты и об этом знаешь? — удивился я.
Он усмехнулся:
— А теперь решай сам. Ты можешь сейчас стереть ей память, отобрать у нее не месяц, а четыре месяца жизни — тебе ведь придется изымать свой образ из ее памяти полностью — или можешь жениться на ней. Любое твое решение будет правильным.
— Жениться... — повторил я задумчиво. — А что бы ты сделал на моем месте? — спросил я, когда он поднялся.
Он снова смешно передернул плечами:
— Я бы не был на твоем месте... Когда примешь решение, просто щелкни пальцами, я запущу время.