- Ааааа!.. Ты что? Тебе не противно?
- А тебе?
- Мне? Ааааа! Витюся, миленький, зайчик мой... Я умираю!.. Еще, еще так, еще...
Она танцевала в серебристом мареве, а Витька пролизывал ее насквозь большим мягким языком, горящим от соли. Вскоре Лина выгнулась - и вдруг, обхватив ногами Витьку, взмыла вверх. Ее раздирал крик. У Витьки екнуло в груди, но он крепко держал ее за бедра и старательно работал языком, исторгая из Лины все новые и новые счастливые вопли.
- Аааааооооуу! - Лина смеялась от счастья и наслаждения, и смех ее был серебристым, как луна. Из ее складочек брызгало тягучими каплями, стекавшими по Витькиному лицу, как мед, - и сам Витька брызгался серебряными звездочками, вылетавшими из его писюна…
Они летали высоко - там, где было холодно и ветрено, - и Лина сама стала холодной, как ветер. Изнемогая от наслаждения, она смеялась звонким прохладным смехом, - и вдруг Витька увидел, что сквозь нее просвечивает луна.
- Лина! Ты прозрачная! - крикнул она.
- Аааооооууу... Что? Возвр... возвращаемся назад, - заплетающимся языком прохрипела Лина. - Я же говорила, что это опасно!
Витька оглянулся, но вокруг не было ни домов, ни огней, никаких ориентиров - только лунное марево, и сверху - луна, большая, серебряная, как призрачный глаз.
- Закрой глаза и держись за меня! - крикнула Лина. Витька ухватился за ее ноги - и почувствовал, что они мягкие, как паралон.
- Лина! - хотел было крикнуть он - и не смог раскрыть рта.
Каким-то тайным чувством он понял, что нужно думать, будто ноги Лины - обычные, твердые, из мяса и костей. Они и впрямь будто бы отвердели, и через минуту он услышал в себе голос Лины:
- Ну вот… Все в порядке.
Витька открыл глаза. Они парили над их дачей, возле чердачного окна. Лина влетела туда, и Витька вслед на ней. Лина упала на кровать, Витька тоже - и вдруг он ощутил смертельную, пьянящую усталость. Она навалилась на него и придавила, как свинцовая гора...
- Я же говорила: это опасно. Могли и не выбраться... - слышал он голос Лины, уходящий в туман, и затем уже не помнил ничего.
Во сне он входил писюном в мягкую, нежную Лину - и снова и снова изливался в нее тягучей струйкой блаженства, и вылизывал ей личико, и говорил ей такие же интимные и невозможные слова, как она ему, - и было хорошо, смертельно хорошо, и почему-то очень грустно…
Продолжение следует.