Повесть о легкой любви, или Тетраэдр

Стоя в изголовье кровати, я заколебался, в какую сторону направиться. Витя тоже замер в нерешительности. Наконец, я жестом спросил его, не возражает ли он, чтоб я вкусил от своей жены, и любил бы мою Галю. В тот вечер, почему-то подобный вопрос не звучал странно и нелепо, каким он был бы в любое иное время. Он поклонился мне в ответ по-японски, прижав руки к животу. Я приблизился к ней, когда ее тревожное ожидание еще более возросло, и уже была видна даже в полумраке легкая дрожь, пробегавшая по груди, будто от холода. Но в комнате совсем не было холодно, скорее наоборот. Я хотел пить мою девочку, и я целовал ее грудь, чтобы дрожь успокоилась. Я гладил ее бархатные бедра, ее атласный живот, и она опять дрожала, но уже от другого. Я пил мою Галочку, пил ее цветок, я приник к ее источнику, и все не мог напиться. Она стонала и тихо стенала, вцепившись пальцами в мой тюрбан... Живот ее увлажнился, и упругие волны проходили по нему. Я поднес свое мужество к ее губам, чтобы она охладила его своей слюной, приласкала его своими губами, убаюкала его своим языком. Обхватив мои бедра, она давала мне все, что я просил. На другой стороне я видел Надю, которая совершала тот же обряд, и влага ее рта смазывала его ствол по всей длине. Она любила его и наслаждалась им и собой в тот момент. Я был почти уверен в этом, хоть не видел ее глаз, и почти все пол-лица было закрыто повязкой. Увидев, что я смотрю в их сторону, Витя сделал мне знак, что хотел бы поменяться прямо сейчас. Мне было жаль оставлять жар этих губ и ее любовь и нерастраченную еще страсть, но я осознал, что игра сейчас сильнее. Ее правила есть правила судьбы, и нельзя противиться ей. Прощальный поцелуй я дал ей, и она дрогнула всем телом. Под повязкой я не мог видеть слез, но, возможно, возможно они там были... Я приблизился к Наде и как мне показалось покорная, она продолжила со мной эту томную пьесу. Только вдруг вместо губ она схватила меня зубами, за кончик, больно, как мне показалось, но уж точно неожиданно, так что я не удержался от вскрика. И Галя тоже вздрогнула от него, и может, тоже сделала больно Вите, который дернулся, хотя и не издал ни звука. Она ласкала его, но я бы хотел видеть как. Я бы хотел видеть сейчас ее лицо. Но игра, игра... Надя более не повторяла своего удара. Она была не только пылка, но и искусна в этом путешествии. Я стал погруженным в сады Эдема. Я забыл, кто я и откуда. Я плыл и плыл... И опять Витя скомандовал к перемене блюд. Я с тоской почти оторвался от блаженства ее уст. Я приник опять к устам моей Гали, таким жарким после многих-многих ласк, и может быть чуть-чуть увлажненных тем соком, который вытекает из мужчины сильно одушевленного страстью женщины...

Я вошел к ней легко, как это бывало у нас обычно, и она задрожала подо мной. Мне захотелось положить ее на живот, чтобы обнять, гладить ее груди и бедра сахарные. Она выгибала свои совершенной формы чистые как свежий снег полушария навстречу мне, и это было хорошо... Я уже видел где-то в конце вершину перевала... Надя оседлала своего супруга и медленно следовала к тому же перевалу, что и мы с Галей. И вдруг я захотел быть ее спутником и покинул внезапно свою жену, ради другой. Игра позволила мне это. Ведь формально никто из женщин не знал, кто с ней сейчас (то есть, догадывались, наверное), но все же не знали подлинно. И вот я сделал знак Вите, и он вышел из своей супруги и вошел в мою со стоном. И она застонала в ответ: Галя была уже очень горяча и близка к финалу. Надю, свою желанную любовь я нашел лихорадящей, жарким и тесным горным ущельем показалась она мне, я же стал необъезженным жеребцом, гарцующим по горным кручам. Она забилась сильно, и мои руки скользили по ее влажной груди. Она сжала меня бедрами и несколько раз как бы пришпорила. И упала головой мне в грудь в изнеможении.

Мой конь лежал в глубине ущелья, вздрагивающего от срывающихся лавин. Они шли одна за одной, без всякого участия с моей стороны.

Я сорвал с нее повязку в наивысший момент, как и было предписано нашими негласными правилами игры. Она вздохнула и закрыла глаза. Я услышал короткий вскрик Вити, излившегося в мою Галю и потом ее шумное дыхание полной грудью, как это у нее было обычно, но потом она начала в голос стонать, что я слышал впервые за нашу совместную жизнь. Когда он снял с нее повязку, глаза ее мне показались совершенно безумными, со зрачками, смотрящими в разные стороны. Конечно, это могла быть и чисто моя фантазия, наверное, мне было не рассмотреть в этом сумраке. Надя тоже смотрела в ее сторону в удивлении и может даже зависти. Мы все еще были с ней единым целым. Вдруг Галя оторвалась от орудия своей страсти и вывела из себя Витю. Приблизившись к нам, она молча взяла меня за бедра и стала отрывать от Нади, та отпрянула, освободив меня от объятий и сразу Галя направила меня в свое русло. Там пульсировал поток, широкий и стремительный, как горный сель, сметающий все препятствия. Не ледоколом я себя почувствовал, ломающим льды, а слабой шлюпкой, влекомой мощным течением. Я не узнавал мою Галю. Ее бедра били, как океанские валы, ее дыхание было как дыхание огненных кратеров, она вся горела. И насколько я мог, я следовал этой первобытной силе стихии, держался и плыл с потоком. Волны ее захлестывали еще не раз. Она стонала, она скулила даже и тонко подвывала. И я излился в нее, хоть она уже была полна соков, что получила от Вити. Это был час неистовой скачки, это было безумство. Но оно закончилось. Она дрожала, как загнанная лошадь, слезы текли по щекам, и мои поцелуи не могли остановить это. Наконец она попросила прощения у Нади, взяв ее за руку и поцеловав ее при этом. Надя обняла ее, прижала к себе и поцеловала в лицо в знак дружбы. И ты, Витя, прости меня, повторила Галя. Не знаю, что это было. Она поцеловала его. Простите. Я сама не понимаю, почему так получилось. Давайте-ка спать, предложил Витя. И мы начали собираться ко сну...

Утро началось со сборов Вити в город - куда-то срочно вызвали. Кстати, чем он занимался, я никогда не знал точно и не особо интересовался. Он был очень расстроен этим, но, видимо, ничего другого ему не оставалось. Надя совсем растерялась, узнав эту новость в последний момент, и не знала, что ей делать - ехать ли с мужем, прервав наш отдых, либо оставаться с нами. Я видел, что ей хотелось и того и другого одновременно. В конце концов, поддавшись его уговорам и нашим с Галей тоже, она решила не делать долгий путь до города и обратно, поскольку Витя обещал вернуться наследующий же день.

Вскоре он уехал, а мы направились на лыжах к ближайшей горке, где можно было неплохо покататься. Было весело, как всегда в наших прогулках, но все же, наблюдая за Надей я замечал временами, что она вдруг замолкает и углубляется в себя.

К вечеру она совсем упала духом, видимо казня себя, что не поехала с мужем. Мы старались как могли, развеселить ее, но удавалось это не очень. Только после двух бутылок шампанского, которые мы выпили и танцев с невероятными па, оно понемногу начало подниматься. В одном из танцев, когда я был с Галей, я спросил ее, могла бы она любить Надю, как это делаю я. Это несколько испугало ее, потому что ранее, как я знал, такого опыта она не имела.. Тем не менее, она не ответила отказом, но сказала, что может, это придет само, если мы будем сегодня втроем. Прошу тебя, только не оставляй меня одну, мне будет одиноко без тебя - просила она. Я поцеловал ее, и губы знакомо раскрылись мне навстречу.

На диване в гостиной мы сели по сторонам от Нади, и я поцеловал ее в полураскрытые губы. Скоро я уже чувствовал, что игра ее увлекает, что напряжения и тревоги уходят. Галя с другой стороны робко поцеловала ее в шею, и я почувствовал, как тело Нади дрогнуло. Она отклонилась немного в галину сторону, и губы их сблизились. Этот первый робкий поцелуй с закрытыми глазами, с лежавшими безвольно руками длился довольно долго, пока хватило у них дыхания. Она положила руку Гале на шею, и опять уста соединились, а рука медленно опустилась на грудь. Галя раскраснелась, то ли от испуга, то ли от танцев, то ли от поцелуев, таких необычных губ... Несколько раз они отрывались, чтобы уделить немного внимания и мне, и тогда я жадно целовал их в горячие лица.

Я почувствовал, что джинсы мне мешают. Надя вдруг тоже расстегнула галино платье, чтобы достать ее обнаженную грудь губами. Она дрожала. Я помог Гале освободится от одежды и сбросил сразу же свою тоже. Весь пол в гостиной был усеян разными частями туалетов. Надя грациозно выгнулась, снимая с себя последнее. Она наклонилась к Гале, сползшей уже на пол и опустилась рядом с ней. Какое-то время мы с Надей целовали ее одновременно и наши руки встречались на ее теле везде. Потом они сблизились, прижавшись друг к другу, и долго пили губы друг друга. Когда Надя стала ласкать языком галину грудь, то напряжение предстоящей схватки стало ощутимо нарастать. Я это понял по дыханию жены, которое всегда становилось прерывистым в такие моменты. От груди она спускалась ниже на живот, вылизывая пупок, потом еще ниже и ... Галя стиснула зубы и раздался приглушенный вскрик, когда она впервые в жизни получила запретную ласку. Глаза ее закрылись, потом широко открылись, потом вновь закрылись, и она откинула голову назад... На лице ее было написано что-то вроде страдания, но я в этом совсем не уверен.

Я вошел сзади в мою Надю и воспарил над горами, высоко-высоко, как на воздушном шаре. Был легкий ветер, и меня несло им, легонько покачивая к райским садам, к пению птиц на заре, к водопадам и каплям росы на стволах деревьев. Я приближался все ближе к земле, и становилось все жарче, жарче, теснее сходились ущелья, сильнее раскачивалась моя ладья. Я положил руки на молочно белые горные вершины, чтобы удержаться, но стремительный спуск продолжался и вот земля подо мною выгнулась дугой, содрогнулась, и забили фонтаны, и я услышал свой стон, или вой, или рев, а потом все исчезло... Я поцеловал эти райские врата моей Нади и упал на пол, все еще не уняв дрожи. Галя, как я видел теперь, тоже побывала в райских садах, но не со мной. Ее бедра дрожали, и дыхание было шумным.

Надя поднялась от ее раскрытых бедер, с влажным распаренным ртом (такой я ее никогда не видел) и они соединились в благодарном поцелуе. Галя пила свои собственные соки из ее рта, и я видел новые волны, что накатывали на нее от этого запретного поцелуя. Она что-то шепнула на ухо Наде, и та откинулась назад. Некоторое время, Галя нежно целовала внутреннюю поверхность ее бедер, там, где кожа подобна нежнейшему пуху ангоры, либо шкуре морской мурены, либо дуновению изо рта любимой. Затем же, словно в омут, бросившись, она приникла к ее раскрытым вратам и пила ее соки и, видимо, мои тоже. Надя, стеная, гладила ее волосы, разметав свои по ковру. Она положила ногу Гале на спину, и так они плыли и плыли вдаль, к новым упоительным, экзотическим, знойным пьянящим берегам ...

Я почувствовал, что готов к новому путешествию. Когда я вошел в мою любимую Галю, это были волны с белыми барашками, свежий ветер, брызги, летящие в лицо и кренящийся горизонт вдали... Я поднимался на гребень волны и скатывался вниз, затем вновь поднимался и снова оказывался в низине валов, откуда видно только небо над головой. Это продолжалось довольное время, и я желал, чтобы это было вечность. Надя широко раздвинула ноги и приподняла их на высшей точке своего блаженства, и она напоила рот моей Гали своим горячим соком, и бедра ее успокоились от сладостных ритмичных приливов ко рту возлюбленной. Мое же путешествие еще не закончилось...Бронзовые в свете камина тела поднимались перед моими глазами, чтобы удалиться в спальню. Мы решились удалиться на постель, к белым простыням, где все было так, как надо для долгого пути.

Изможденным лобзаниями губам как сладостно было приникнуть к бокалам холодного шампанского, что я принес из сеней нашего домика. Разгоряченные тела охлаждала эта благословенная влага, и я брызгал на них, на мою восхитительную жену и на мою возлюбленную Надю, чтобы языком слизать с чудной груди моих божественных наложниц этот нектар из смеси телесной влаги и вина.

Голова кружилась, и я чувствовал необыкновенный подъем. Хочу тебя, и тебя шептал я им, как в горячке, и слышал слова любви в ответ. Прошло немного времени, как воздух сгустился страстью и возбуждением. Лежа на спине, я притянул к себе Надю и вошел в нее медленно, раздвигая ее глубины. Застонав, она откинулась назад. И в тот момент Галя, жаждущая моей любви, села на мой рот, как это бывало и прежде, но не в вместе с другой, и прижала свой райский холм к моим устам. Она все время приподнималась на мне, как наездница на лошади, и я погружал язык в ее божественное лоно. Дышать было трудно, на грани удушья, но временами, я все же схватывал какие-то крохи воздуха и тогда я ощущал, как глубоко я плыву в Наде, как тесно обнимает меня ее лоно, как крепко сживают мои бока ее бедра.

Я мог предположить, что они ласкают друг друга, сидя на мне, но, конечно, видеть этого не мог. Мое долгое путешествие, начавшееся с Галей, заканчивалось в Наде, и конечный пункт был близок... Меня постигло забытье. Я помню, что целовал моих любимых в лицо, в губы, в сахарные груди и в чудные райские врата меж белейших долин их бедер. Эти стоны забытья, их и мои, можно ли было забыть?..

Они сплелись ногами, они соединили свои цветки райские воедино, и целовались ими, пока я восстанавливал свое сознание, пока я пытался осознать, где я. Не в райских ли садах я сейчас пребываю? Не сон ли мне снится? Их стоны, их страсти мне давали ответ. Фантастический сон был навеян такими страстно желанными, близкими и в то же время незнакомыми богинями наслаждения, их тела, сплетенные в схватке любви, были и изведаны и загадочны мне одновременно... Когда фонтан их страсти утих, я узнал их лобзания на своем теле, нежные руки, обнимающие и щекочущие со всех сторон, нежные губы, ласкающие меня везде и повсюду. Я отвечал со всем пылом, но природа была сильнее, и скоро все мы погрузились в сон.

На следующий день выяснилось, что пора уезжать и Наде, что отдых неожиданно заканчивается и для нас. Им мы вернулись в город. Такнеожиданно резко оборвалась наша пора двойного медового месяца.

Конечно, в городе, мы встречались, время от времени, но, конечно, работа и другие дела, сильно мешали нашему взаимному влечению. Хотя оно еще долгое время было. Через несколько недель, помню, Надя попала в больницу с аппендицитом. Мы все ходили ее навещать по несколько раз. В один день, когда мы были там вместе с Витей, решили заехать к нам домой, засиделись и так получилось, что он остался у нас на ночь. К этому моменту у нас с Галей все уже вошло в привычное русло, и наша любовь была, казалось, самодовлеющей.

Мы долго сидели за коньяком у нас на кухне, и он признался, что долго не был с женщиной и вообще все мы видели, как он расстроен одиночеством и болезнью жены. Галя села ему на колени и объявила, что никуда его не пустит, что она его любит и будет сегодня его женщиной и что вообще сейчас состоится праздник любви... И это все было для меня такой же новостью, как и для него! Витя был поражен. Он глупо улыбался, и не нашелся, что сказать. Галя увела его в ванную, и ее долго не было. Потом она появилась, и сказала, что Витя сейчас будет готов, она была в своем легком халатике, и уже пахла свежестью чистого тела. Она спросила меня, впрочем, вполне формально, не против ли я, что Витя будет с нами. Что ж я мог ответить? Бесовские огоньки горели в ее глазах...

Пока я был в душе, на нашей супружеской постели уже началось сладкое сражение. Я увидел Галю с искаженным лицом сидящую верхом на Вите. Он гладил ее груди и ритмично входил в нее. Груди ее колыхались в такт движениям, волосы развевались в свете ночника у кровати. Когда Витя вошел в нее сзади, я смог попросить ее ласкать меня губами, и она с удовольствием делала это, пока ее тело не переполнилось горением, и тогда я чуть не лишился своей ладьи пылающей. Когда она чуть отдохнула от витиных ласк, я вошел в нее, совсем еще горячую и ее страсть полилась на меня потоком. Это были мольбы и рыдания, судороги и конвульсии. Опять я не узнавал ее, опять какая-то новая женщина была со мною...

Когда объятия затихли, она прошептала: хочу видеть, как вы этим занимаетесь! Кто? Мужчины! Я мечтала посмотреть, теперь же, умоляю вас !! Нет, Галя, но как же - возразил я. - Ну, очень прошу, я сделаю все, что угодно!! Ради нашей любви, ради нас с тобой, молю тебя! Я молюсь на тебя, сделай это!! Ну же! Она вся раскраснелась и от ласк и от возбуждения. Стоя на четвереньках, она страстно упрашивала меня и Витю заняться любовью прямо сейчас перед ее глазами.

Меня внезапно для самого себя одушевила мысль играть роль в этой однополой пьесе, причем не столько по своей склонности, сколько из-за того, что это для Гали, что это все будет у нее на глазах. Хорошо, ответил я, но ты мне сейчас поможешь. И ты тоже, конечно, обратился я к Вите. Он, похоже, пока еще не дошел до всего, что должно случиться.

Галя, на коленях, опустила лицо на его пах и стала ласкать его. Вначале вялый, он одушевился вскоре, и вот ее губы уже плотно сжимали его, и язык скользил вверх и вниз. Она вымыла его ствол от своих и его соков и, сглотнув, томно играла с его мужеством с закрытыми глазами. Взяв ее за подбородок, я медленно отстранил ее губы от алтаря страсти и крепко поцеловал их. Она медленно вздохнула и затем приблизил лицо к жезлу и медленно поглотил его в свой рот. Вначале я не почувствовал ничего, кроме горячей влажной кожи, но потом меня охватило неописуемое ощущение горения и полета. Это ничем не напоминало тихое парение в безоблачном небе над горами, как было когда-то. Это был стремительный полет на ракете, с ускорением и резкими виражами. Было чувство полного освобождения. Я менял пол, я становился женщиной, и все это происходило в считанные минуты. Это было очень странное чувство, но оно не было неприятным. Я чувствовал, как ласкаю, как даю импульс мужскому началу! Это было что-то!

Он даже ничего не понял, во всяком случае, в начале. Галя сразу села ему на лицо, и заполнила собою его внимание. Она была вне себя от возбуждения. Она настояла, чтобы сменить меня, и подставила мне свою попку. Но и это было мало, так что мы поменялись, и Витя опять вошел в нее. Наконец, она подвела своего любовника ко мне и они сделали то же, что и ранее делал я. Когда я почувствовал витины губы у себя на стволе, мной овладело такое же странное ощущение, что и давеча, когда это делал я сам. Его шершавый язык на моей уздечке рождал неисчислимые гроздья радостей и стыдностей одновременно. Галя целовала меня как ненормальная. Я ощутил горячее желание целовать его, и, отняв его лицо, приблизился к нему и мы сплелись языками. Впервые я так целовал мужчину, возбужденного моей плотью. Наши тела были сомкнуты плотно, и я чувствовал его грудь, живот и напряженный горячий орган между нашими животами. Можно было тереться друг о друга и получать удивительное удовольствие от этого. Галя лежала рядом и ласкала нас попеременно. Она, как и мы была на вершине, только вероятно, еще на более высокой, почти недосягаемой. Не уставала она лобзать то его мужество, то мое, пока не наступил поздний рассвет...

Потом мы встречались еще несколько раз, но по тем или иным обстоятельствам эти наши пиршества вчетвером случались все реже. Возможно, истинной причиной было беспокойство за прочность семьи, что посещало иногда наши умы, хотя внешне все наоборот выглядело прочно и благополучно, как никогда. Ведь казалось, что верность высшая, духовная и чистая, испытанная на прочность физическим, плотским искушением становится еще сильнее и чище. И это было так, но все же, все же... Потом наши встречи были ограничены совместными походами на концерт или в театр, а после рождения детей, вначале у нас с Галей, и потом и у них, рутина взяла свое, и остались только далекие воспоминания об этой легкой, легкой как пух одуванчика на ветру, любви. Но иногда, мне все слышатся звуки фортепьяно, осень Чайковского и видятся ее тонкие белые руки на клавишах.