Всю дорогу Снежана с нескрываемым упоением делилась впечатлениями о путешествиях в экзотические дали мира со своим благоверным толстосумом Виктор-Палычем, лихо маневрируя по рядам и чуть не подрезав какой-то зазевавшийся «Фокус», и Юлька уж было подумала, что пронесло. Понедельник и правда выдался на редкость неудачный — издательство, где она служила корректором, похоже, доживало свои последние деньки, начальство даже не появлялось в офисе, про зарплату уже никто не заикался, боясь сглазить последнюю надежду, а проекты надо было завершать во что бы то ни стало, но кажется, это заботило лишь её одну. А тут еще, кто бы мог подумать, Снежинка, маленькая разбойница, школьно-дворовая товарка, с которой не виделись уж добрых семь лет, с самого выпускного, как гаркнет на весь магазин: «Юлька! Кастрюлька! О-хайо!» И все почему-то посмотрели на нее, как будто она была единственным кандидатом на эту идиотскую кличку.
От воспоминания Юльку аж передернуло, и она вдруг с испугом осознала, что на мгновение глупое детское слово отозвалось в ней не обидой, не возмущением, а какой-то порочной сладостью, совершенно неприличной для образованной двадцатипятилетней женщины в преддверии поиска новой работы. «Нет, с этим надо решительно бороться», — приказала она себе и строго поглядела в зеркальце на свою компаньонку. Но та ничего не замечала и продолжала ворковать, расписывая не то Мальдивы, не то Майорку, не то Мальту... И что ее в книжный-то занесло? Шлялась бы по своим Ив Роше, так ведь нет, тоже к знаниям, даже пару путеводителей по Японии с собой прихватила. Эх, Снежинка, всем бы твои печали!
— Алле, Юль, не спи. Что это я правда все о себе, да о себе? Слышала, ты с Андрюшкой развелась...
Ну вот, только этого еще не хватало! Юлька уже начала сомневаться, случайной ли была их встреча. Дело в том, что в школе им обеим нравился один мальчик, Андрей Кольцов, маленький, чернявый, вертлявый паяц, без устали смешивший и развлекавший их два последних скушных учебных года. Хотя «нравился» — не совсем подходящее слово. Снежка откровенно крутила им, игралась как кошка с мышкой, прельщала и обламывала. А Юлю... Юлю притягивали его печальные карие глаза и добрая, открытая улыбка. И тело, смуглое и гибкое, как у юнги-метиса с пиратского фрегата. А еще ей, наверно, было жалко этого доверчивого ребенка, воспитывавшегося одной бабушкой — ведь любая маленькая разбойница могла запросто сломать ему жизнь. И вот, когда Снежана в очередной раз обломала, Юлька дала. Пригрела сиротку. И сама влюбилась по кончики ушек. На выпускном, слившемся в один страстный поцелуй, Снежана устроила им безобразную сцену, и Юльке же потом битых два часа пришлось утешать ее, пьяную и зареванную, в школьном туалете. Прощание с альма-матер. И капризной подругой детства, с которой Юлька в тот день решила порвать раз и навсегда...
— А я знала, что у вас ничего не выйдет, вы оба с приветом...
— Жан!
В ответ автолюбительница заржала, как полковая лошадь на параде и по-гусарски ободряюще похлопала подругу по бедру, отчего та съежилась и инстинктивно сдвинула ножки.
— Да расслабься, Кастрюлишна, все в прошлом! Сама же видишь, у меня все чики-брики, и даже лучше, чем ты можешь себе представить... Ох и дуры же мы тогда были! Ну ничего, выше сопли, Юсик, глядишь, и твою жизнь наладим.
«Да, ты наладишь... « — усмехнулась про себя Юлька, но возражать не стала. Толку-то? Она лишь подумала, что с момента их последней встречи ровным счетом ничего не изменилось. А если что и изменилось, то явно не в ее, юлькину, пользу. Значит, и на этот раз всё пойдёт так же, как раньше — если не круче...
Они свернули во двор некогда ярко-фиолетовой пятиэтажки, где у Юли была однокомнатная квартира, подаренная родителями на свадьбу. Заглушив мотор и посидев с минуту в важной тишине, Снежана спросила:
— Помнишь?
— Отвяжись.
— Приглашаешь?
— Как-нибудь в другой...
И Юлька получила первую за вечер, жгучую, звонкую, обидную до слёз и вместе с тем долгожданную пощечину.
* * *
Первый раз Юлька кончила прямо в прихожей. Едва они зашли, как Снежана набросилась на нее, прижала к входной двери и, ломая остатки сопротивления, впилась ей в губы долгим поцелуем, сухим и опьяняющим, как полевые травы жарким августом. Пуговка или крючок? Строгие офисные брючки без труда поддались опытной взломщице, и через мгновение вся власть над юлькиной душой и телом перешла к её прежней хозяйке. «Снежка...»
Непрошеная гостья трахала её грубо, остервенело, всей ладошкой, то впиваясь в девичью шейку, то покусывая проколотые мочки без сережек, шипя ей на ушко: «Что ты возомнила о себе, сучка?! Дырка от бублика!... Мокрощелка!... Лохань грешная!... Hу, что мычишь, как тёлка недоеная? Hравится?! Балдеешь, когда так ебут?»
В ответ Юлька и правда лишь мычала, закусив губу, чтобы не заголосить и не ославиться на весь подъезд. Все заботы, все невзгоды и разочарования последних лет, казавшиеся ей такими значительными, внезапно растаяли как дым, легли песчинками на дно бескрайнего сияющего океана. Действительно, что она о себе возомнила? Белые волны счастья накатывали одна за другой, и было немыслимо устоять перед ритмичным напором разыгравшейся стихии.
Свободной рукой разбойница растерзала юлину блузку, задрала кремовый лиф, обнажив грудь своей пленницы — две упругие, в меру упитанные и слегка вздернутые кверху доечки, смотревшие не прямо вперед, а словно бы робко оглядывавшиеся по сторонам, каждая на свой фланг. «Ба, кого я вижу! старые знакомцы, — проворковала Снежана, вновь завладев своими игрушками, — как вы поживали без мамочки? Совсем зачахли без ласки? Hичего, мы это дело поправим! Знаешь, заинька-паинька, что тебя всегда выдавало? Твои бесстыжие медицинские шприцы! Стоит тебя чутку построить, они тут же встают торчком, как у первой шлюхи на районе». И продолжая бесцеремонно натягивать Юльку как дамскую перчатку, она больно ухватила ее за предательский сосок. Спой, сосочек, не стыдись!
И тут Юлька завыла белугой, застонала во весь голос, забыв о всяких коммунальных приличиях, прогнулась дугой и обдала снежанины пальчики такой жаркой волной, что обе они на какое-то время обмерли от охватившего их восторга. Затем маленькая разбойница деловито обтерла усталую руку о беспомощную юлькину сиську, провела указательным пальцем по её полураскрытым губам, любуясь, погладила по голове и вдруг поцеловала, так порывисто и нежно, как целуют лишь самые-самые близкие подруги, и лишь когда они уже не в силах сдерживать слёзы.
* * *
Целый час, а может и больше, они не вылезали из душа, радуясь дождику как малые дети и израсходовав приличный запас пены, масел, бальзамов и гелей. От прежней скованности не осталось и следа, девочек было просто не узнать — они без умолку болтали, смеялись, целовались, дразнились, кокетничали, брызгались, щипались, наглаживали, надрачивали и отшлепывали друг дружку, ссорились и тут же мирились, плакали и обнимались, и снова болтали.
— А всё-таки классно быть девочкой! Парням этого никогда не понять.
— Так им и надо! Вот объясни мне, бог с ней, с изменой, а врать-то зачем? Это же глупо, малодушно, не по-мужски...
— Kто о чём, а лысый про расческу! Так и будешь всю жизнь страдать по своему молокососу? Hашла б себе нормального, зрелого мужика, делов-то!
— Да уж куда мне до тебя! я по зрелым мужикам не бегаю, некогда мне.
— Обнаглела, да?! Hат-ка, лизни мне пятку!
— С чего бы это?
— Kак с чего? Hу и служанки пошли!
— Слушаюсь, госпожа Жаннет...
— Дура, ты меня чуть не утопила!!
— Моли о пощаде.
Видео
Рассказы