— Умойся.
Гигиена forever. У раковины с холодной водой, где смачивали тряпку для доски, пришлось встать в совсем приглашающей позе, и Теряха, опять возникшая сзади, дочесалась наконец до своего второго оргазма, кружа бедрами и задевая иногда нежное. Анюта старалась не обращать внимания, смыла холодной водой с лица Теряхино предыдущее, фыркая и вздрагивая, прополоскала рот («астартиновая шлюха» — как давно это было, будто прошлой осенью). Надо бы и грудь отмыть от английских слов, но холодной что-то не тянет. Теряха на этот раз не стала ее ни за что хватать, даже не шлепнула потом по заднице (может быть, она и это считает «тупым мещанством»); кажется, она тоже на самом деле пресытилась, а это у нее что-то вроде курильщицкой жадности: всё до конца, до фильтра, зажигая один оргазм от другого. Жизнь ты прогуливаешь, а не физру.
С какой-то прытью, отдающей смущением, Теряха оказалась уже в джинсах и лифчике, пока Анюта стояла у вороха своей одежды на парте, неуверенная, к чему приступать.
— Трусы хоть надень, — сказала Теряха. — Для романтики. И вот еще надень, чего мелом пачкаться, — она бросила Анюте свой синий физкультурный верх. — Мне уже не понадобится.
— Совсем никогда? А зачеты?
— А, да. Ну хули, приду в бикини.
Синее было маловато, и Анюта застегнула молнию только до середины. Она была очень осторожна. Вышло ласково, длинными движениями, словно они до этого долго, робко держались за ручки на скамеечке. Надеюсь, она хоть это раньше делала, подумала Анюта, потому что такого даже Теряха не заслужила — холодным языком, с как бы полустертым привкусом ее самой, когда первый поцелуй у всех, наверно, совсем не то, что представлялось.
— Придумала от меня хорошие слова? — прошептала Теряха.
— Н-не-а.
— Я тогда еще подумаю. — Теряха выскользнула из объятий и опять принялась расторопничать — достала какой-то флакон из рюкзака и набрызгала на свои физкультурные штаны. Запахло горьковатой больничной чистотой. Елки-палки, она этим собирается протирать федоренковский стол — да, мы на него текли как совсем охуевшие, но но елки-палки. Над ней же издеваться когда-нибудь будут хуже, чем Впрочем, какой-нибудь профессор, умный и ебанутый по-федоренковски, непременно похвалит. И этого будет достаточно.
Хватит. Своих прыщей достаточно, чтобы еще за тебя переживать. Можно подождать до улицы — но мало ли, будет еще сцена на людях. А тут как раз в тему.
— Блин! — воскликнула Анюта, для порядка тоже полуодевшись, и картинно схватилась за голову. — Что ж мы сделали.
— Что, теперь вдруг в тебе проснулись традиционные эти самые? — отозвалась натиравшая стол Теряха, не поднимая головы.
— Да нет. Мозги проснулись. Я реально не думала об этом как о сексе, протупила, а мне в последний раз сказали как-то ни то ни се
Теряха повернулась. Насторожилась.
— Я ж это — продолжала Анюта, — ну, может, оно и не передается так, не знаю, я не врач. Хотя фигня — конечно, передается. Ну, будешь зато знать, как со шлюшками всякими связываться.
Анюта гордилась собой. Все это время ей удавалось мысль о простой женской мести отложить в сторону, всецело предаться удовольствию, обожать Теряху и отдавать себя ей совершенно искренне, и если все сложится — не в последний раз, это во-первых. Ничто из этого не заставило ее передумать, простить окончательно — это во-вторых.
И как она угадала, что Теряха не будет в ярости. Бледная будет Теряха, с таким лицом, будто сейчас ее прямо из кабинета поведут расстреливать; вытащит из рюкзака пачку сигарет (пугающую ИМПОТЕНЦИЕЙ, что было как-то особенно колоритно), повертит в руках и положит все-таки обратно, а потом сядет как есть, в лифчике и джинсах, на край первой парты и скажет:
— Ты хоть представляешь, что мне придется вытерпеть?
— Ничего такого, чего мне не пришлось. И ничего, живая.
— Ага, блядь, ничего, — сказала Теряха, обхватывая себя за плечи. — У мамы двоюродная сестра в КВД работает. Это будет незабываемо — объяснять собственной тете, как тебя наградили, не сорвав целку. Ладно, без паники. Может, сама как-нибудь. Скажешь хоть, что я от тебя подцепила?
Елки-палки. Анюта давно поняла, разумеется, но когда слышишь от нее самой, все равно что-то неощутимо меняется, и смотришь слегка по-другому.
Вот и все, один-один, подумала Анюта — и вся нервозность улетучилась, и стало совсем хорошо. Причем один-один в мою пользу. Одно дело — повестись на что-то заумное, особенно когда чьим-то знаниям доверяешь, а у самой беда, другое дело — купиться на такую чушь, и вдобавок потому, что об Анюте была с ходу готова поверить в такую чушь.
— Кискотин, — сказала она, победоносно лыбясь.
— Что?
Видео
Рассказы