Сен-Санс. Часть 2

Глава 4. "Ни один костюм не может сравниться с красотой человеческого тела".

После бани всегда спишь без задних ног, как говаривала бабушка. Долго и беспросветно. Поэтому в баню ходят в субботу. Поэтому я не люблю баню. Она делает тебя какой-то неземной и невесомой. Чистой изнутри и снаружи. На время. А потом идешь в уборную, или моешь посуду, или еще чего и даже обидно, что несколько минут назад парила "как ангел небесный" и на тебе, в грязи как все. Но это потом.

А пока ты просыпаешься голенькая. Голенькая- голенькая. Не смотря на то, что вчера бабка напяливала на тебя дурацкую ночнушку. И даешь волю своим чувствам. Ночнушку надо снять обязательно вечером, чтобы утром проснуться как надо.

Зимой еще лучше. Одеяло толстое, толстое. Тяжелое и теплое оно ласкает все, все места от макушки и до пальчиков на ногах, если потягиваться. Простыни свежие, пахучие как ветровые паруса, пахнут свежестью, полынью, и свободой. Ногу высунешь, в комнате холодновато, и дрыг обратно. И потягиваться- тереться всем телом о пододеяльник и простыни.

У кайф!

И можно валяться в постели долго, часов до девяти. И нежиться. Вот за это я любила свои ладошки. Летом они очень шаршавые, в цыпках, как говорит бабуля, а зимой становятся нежнее ласковей. И еще я потихоньку таскала мамин крем. От него они здорово мягчали.

Мои ладошки. Мои славные ладошки. Они доставали всюду и гладили, гладили, гладили...

Вот так, потянемся, погладимся...

Чертушки, меня аж согнуло от того, что я вспомнила! Вчерашний вечер. И мытье в бане. Я аж простыню отбросила. Во - дела. Все тело было иссечено красными черточками от веника. Кожа даже побаливала. Я так внимательно осмотрела себя, словно это была уже не я. Как змея первый раз сменившая кожу. Зачем-то попыталась приподнять ладошками свои сиськи. И мне они показались необычайно налитыми, хотя еще вчера утром я и внимания не обращала на это недоразумение, с точки зрения "нормальной" женщины. Одним махом я скакнула к старому трюмо занимавшему дальний угол комнаты и обалдела. Это была я и не я!

Черточки от веника - не в счет. И раньше случалось.

Я увидела себя новыми глазами. И если закусив губу забыть, что я вчера видела, и что при этом вытворяла. Это была не я! Эта девушка была куда красивее той облезлой козы, которая лазила по заборам мелькая трусиками перед нескромными зенками Витьки Сала-Масла.

Я сама себе нравилась! Если отбросить то, что из маминой дочки, я превратилась в любопытную лгунью, которая вовсю подсматривает и подслушивает сует нос, куда попало, в зеркале была девчонка что надо. Если раньше, я была так себе, то теперь ничего себе.

-Улавливаешь разницу Витек. Теперь на черемуху первый будешь лазить.

А впрочем, я вдруг поняла, что больше никогда, никогда не полезу на эту самую черемуху! Зачем обдирать о сучки такие красивые бедра! Ну, может быть бедра пока узковаты, а впрочем ляжки ничего - крепенькие. Зато попочка. мне жутко понравилась, моя маленькая попочка. Я сладко погладила ее и тщательно осмотрела в зеркалах трюмо сразу в трех проекциях. А потом даже нагнулась, чтобы получше рассмотреть то, чего вчера касался у мамы папин язычок. И не только касался. Темное колечко ануса забавно жмурилось. Я подвигала по нему подушечкой пальца, восхищаясь своей смелостью. И никакой брезгливости. Надо же. А он ответил мне тем, что сжался и ох...

Ох и чудное у меня стало тело. А чтобы увидеть ЕЕ мою маленькую, мою славненькую киску и нагибаться не очень надо было. Но я все же нагнулась сильнее. Почему я никогда на нее в зеркало не смотрела! Старалась не замечать, что ли. Раз - раз, подмылась после туалета. Прокладку сунула в трусы, когда месячные, достала, выкинула, подмылась, и никогда на нее не смотрела. Словно она чумная какая, противная. А она не чумная, а чумовая. Благодаря ей, я вчера такое... Даже чуть не вырубилась.

Как половинка абрикосика сзади, ниже ануса.

Я восторженно погладила ее мягкие губочки и решила, что лучше все-таки устроиться в постели. А то опять накатит!

Мне нравилось трогать ее, просто трогать, знакомиться. Мой абрикосик. И представлять ничего не надо, никаких картинок. И так все сладко. Я даже горошину нашла. Волшебную горошину, которую пытались спрятать от принцессы под двенадцатью перинами и сколькими то там одеялами. А принцесса просто выросла и горошина сама дала о себе знать. Сказки то оказывается, для взрослых сочиняют. Горошина ты моя. Ого, она же раньше всегда маленькая была. А впрочем, откуда мне знать, я только вчера о ней узнала. Вот это да! Мне показалось, что даже попка задергалась в ответ на ласку МОЕЙ горошины. Нет, сударыня не все сразу, мы к вам в гости попозже. Да вы оказывается и не горошина вовсе. О-го-го, разве можно так, расти прямо на глазах! Теперь величиной с боб! Да вы просто- мистер Боб. Мы к вам позже мистер Боб, позже!

И пошло поехало. Мои руки заново знакомились с моим телом. Они гладили, Щипали, ласкали его. Меня затягивало, в омут, в пучину грехопадения. Бабушка почему ты не говорила, что грехопадение это когда паришь падая в Ниагару. Я падаю, значит, я уже падшая женщина! Как хорошо падать и падать. Только одну руку надо на сисочку, а другую... Здравствуйте мистер Боб. О-о-оо!

Я закрываю глаза, или это они сами. Лучше бы я их не закрывала. Между моими ногами возникает голова Аполлона он впивается губами в мои сладкие губочки.

-Па-поч-ка. Миленький. Я люб-лю-тебя - я - люб-лю-у. Моя попочка начинает сладко дергаться, комната валится следом за мной на дно Ниагары, а в раскрытых дверях стоит и улыбается мой Аполлон. Папка. Зачем же и он, в Ниагару. Я с силой раскрываю глаза, и действительно в дверях стоит папка. Уже поздно что-либо поправить.

Изо всех сил тру мистера Боба и он покорно и восторженно уносит меня в светлую даль беспамятства.

...

-Как ты выросла дочка...

-Папка!