Север (вой)

Дрочит парень - на волос любуи-ица!

Разрумянились поварихи, затомились, на Серёжу глядючи, от злой страсти трясутся - сейчас дадут! Да Серёжа-то разборчив больно - не всякую станет, а - "на которую глаз положил".

Глянул на всё это Ваня, и горечью горькой, едучею желчью сердце облилось: "Обманула Мурка". Грохнул обе бутылки на стол и уж было к двери шагнул. А Мурка тут как тут - замурлы-ыкала, зала-астилась: "Ва-анечка, куда-а же ты?" А Иван упрямый - не свернёшь: нет, мол, Мурка, у вас и без меня весело, вы уж сами тут, без меня:

"Да мне-то без тебя какое веселье, Ванечка, - опять замурлыкала Мурка, шёпотом горячим ухо щекотнула, - Сла-адкий ты мой." А сама руку ванину лапками схватила и - нечаянно будто - к груди прижала. И чувствует Ваня под ладонью муркину грудь - упруго, горячо и не-ежно. Левая грудь - бьётся под нею живое муркино сердце. И - остался Иван.

Му-урка: Да кто ты такая, Мурка, что власть тебе такая дана? Это кто ж это уполномочил тебя, а? Почему это так? А потому это так, что не Мурка ты вовсе, а - му-ука, му-ука моя, которую в гроб унесу с собою. Потому это так, что воплотились как бы в тебе, во плоти мне явились, все несчастные, неистовые мои любови - все недолюбившие меня и недолюбленные мною, все вы - во многих прекрасных и едва уловимых уже памятью ипостасях своих - Одна Любовь Моя, Одна Страстная Мечта Моя, му-ука моя, которую в гроб унесу с собою, в самарскую подворотню мою унесу, потому что она и есть гроб мой - несытая душа моя похоронена в ней навеки.

Усадила за стол Ваню Мурка - хозя-айка она - и говорит: "А ну-ка, девочки, Ваню-то надо нам поблагодарить. Он нам во-он гостинец-то принёс." И поварихи румяные согласились: "А чего ж. И поблагодарим - по разочку каждая."

"А ну кышь, шельмы! - шуганула их Мурка, - Ваня - он не такой. Он - мой, Ва-анечка. Штрафную - сладкому моему!"

И Серёжа из-за гармони глазами на Мурку зыркнул.

"Ну что ты, Серёженька, волком смотришь? - мурлыкнула Мурка, - Ты же хоро-оший. Не ска-ажешь."

"Да уж не скажу," - осклабился Серёжа.

И всё бабьё - и Ваня с бабьём вместе - поняли : "Обязательно скажет!"

"Эх, сукин ты, Серёжа, кот," - горько вздохнула Мурка и примурлыкнула ласково: "Пей, Ванечка, пей."

Выпил Ваня, По столу заметался, ища закусить - кре-епка, сука, была на кедровых орешках!

А веселье в балке разгоралось - пьян да горюч самогон-то был ванин - разгора-алось веселье. И уж поварихи, на Серёжу блудливо косясь, грянули под его баян-гармонь "Девку неплохую" :

Девка неплохая! Так-то - ни хера!

Ей бы жопу больше раза в полтора!

Стыдно было Ивану и горько в блудилище этом, и видя, что мается он, мурлыкала Мурка ему: "Выпей, Ванечка, выпей ещё." И левою грудью норовила прижаться к Ивану. И ещё Ваня выпил, чтобы не было стыдно и горько. И ещё. И ещё. А и кре-епка была на кедровых орешках! И дотла в ней сгорели, в самогонке-то этой, и горечь и стыд. Всё сгорело дотла и винтом разноцветным взвилося - фьюить! - и к чёртовой матери всё улетело.

Тут Мурка опять ненароком-то левою грудью Ивана коснулась - и его будто током пронзило, и сердце его застучало сильнее, отвечая другому такому же сердцу, что билось под муркиной левою грудью. И уж не владея собою, лишь движеньем ведомый безумной несытой души, подался он к Мурке и впился в её алый рот несытым, как сам, поцелуем. Горячее муркино тело под тонким халатом повторило покорно все изгибы иванова тела - каждый малый изгиб, каждый шрам, впадинку каждую тела заполнила муркина плоть. И желая м-мучительно с плотью муркиной слиться в одно, всё сильнее впивался Иван в её алые губы и всё крепче её он к себе прижимал - как неистовый реаниматор! - будто Мурку хотел удавить он и после вдохнуть в неё новую жизнь - иное дыханье!

Мурка с великим трудом отстранилась от Вани. Пылала она - и своею и ваниной страстью - и прерывистым шёпотом в ухо шептала Ивану: "Не сейчас: Пусть сначала уйдут: А пока ты иди, будто вовсе уходишь: А через часок приходи. И бутылочку нам принеси. На двоих нам с тобой: Понимаешь?"

"Обманешь:" - мучительно выдохнул Ваня.

"Не обману-у, - промурлыкала Мурка, и бешеный бес заскакал неожиданно в муркиных пьяных глазах, - А чтобы ты, Ванечка, не заблудился, чтобы наверняка уж вернулся, я тебе покажусь."

И она от Ивана на пару шагов отскочила и быстрой рукой распахнула халатик:

У Ивана уж сердце не билось. Она: Она была ры-ыжая там - не соврал перевозчик. "Леди Годи-ива", - нетрезво подумал Иван. Улыбнулся и горько и криво: "Обма-анет." И бросился прочь - за бутылкой.

Зимняя ночь на Севере - чёрная ночь. И пурга тут же след заметает. Чуть отвернулся, глаза зажмурил, забылся на мгновенье - и-и-и ищи-свищи! Потерялся человек - ни слуху, ни духу. Замело. Вот так и с Иваном - пробежал он по пурге, заскочил к самогонщику, покрутился по посёлку, вернулся, таясь, к муркиному балку, а там мертво всё - ни огонька в окошке, ни шороха за дверью - будто вымер балок. Как же так? С одного боку зашёл, с другого - нет никого. В окошко пальцем поскрёб, в дверь постучался - нету ответа. И сердце оборвалось: "Обману-ула Мурка!"

И злостью и горечью зашлося иваново сердце: "Вот те на!" А тут ещё голос серёжин прогнусил над Иваном ехидно во мраке: "Зря ты, Ванька, тут крутисся, понял? Чё ты думал, что Мурка те даст? Как же, на вот тебе! Ха-ха-ха! Спать иди, пьянь. Армян-то узнает:"