Смерть Генсека или поправка Баума

Не выдержав пытки и всхлипнув, Мария ему тихо-тихо сказала : "Ты уж мужу-то не рассказывай, слышишь, Евсеич."

Удивлённо и горько Иван посмотрел на Марию и крикнул в душе ей : "О чём ты, Мария? Зачем ты? Миром, небом и храмом была для меня ты мгновенье назад. Так у кого же ты милости просишь, Мария?! Разве не улетим мы с тобою за грани обрюзгшего мира? Ты забыла? Забыла?! Забыла?!!"

А Евсеич рукою тяжёлой махнул безнадёжно : "Чего ему, мужу? Он, чай, знает уж, муж-то... Эта, милая, все уже знають."

Тут с мукой, способной разжалобить камни, на Евсеича глянув, разрыдалась Мария. На-авзрыд.

Евсеич вздохнул и сказал уже мягче : "Ня плачь ты... Так оно завсягда у людей-то. Слязами тут рази поможешь? Жизнь - копейка, ядри её в корень!" И, это сказав, из-под плаща милицейского вынул Евсеич зелёный сосуд поллитровых размеров (Ваня, впрочем, заметил, что сильно початый). Буквы на этикетке поочерёдно скакали вверх-вниз, как бы изображая коленчатый вал. Напиток, уступавший по крепости спирту, но значительно превосходивший последний по вони, народ называл "коленвалом". Грохнув об стол сосудом, Евсеич сказал повелительно : "Ну, Машь, хорош те ряветь-та. Тащи стаканы. Старика-то хоть эта, помянем."

"Стало быть, его родственник умер... Может, даже отец. Вот он и не в себе и несёт, что попало,"- подумал Иван.

Мария поминать старика наотрез отказалась, но стаканы дала - не стаканы, а чайные чашки. На одной был медведь, на другой - перепуганный заяц. Та, что с зайцем, конечно, досталась Ивану.

"Ну, поехали," - отдал команду Евсеич, -"Бог дал - Бог и взял."

Осушили по чашке, покорчились, строя ужасные рожи, попили водички. И вместе с теплом "коленвала" появилось у Вани к Евсеичу тёплое чувство, и он аккуратно так осведомился : "Он, что же, ваш родственник был?"

"Кто?"

"Покойный."

"??!!" - у Евсеича от изумленья отвисла кирпичная челюсть, -"Гянсек-та?! Ты эта... Ня балуй!"

Мария всплеснула руками : "Барельеф! Я тебе говорила, что что-то случится!"

И понял Иван. Всё он понял : и продажу чудесную пива, и паденье творцов, и явленье Евсеича, и слова "старика-то помянем", и другие слова. И он поспешил извиниться : "Ты, Евсеич, прости. Я, конечно,.. Я глупость сморозил - что, мол, родственник там... Но ты сам понимаешь - в таком состояньи! Это действует, знаешь, на мозг-то."

"Да эта быват," - успокоил Евсеич, -"Уж слыхал я, как вы тут кричали, как узнали-то, значить. Особливо Мария - уж жа-алобно этак. Оно действуить - это уж точно. Особняк, когда эта нежданна, когда будто бы сзади к тябе подбярётся. Так вот, я говорю, вы-то этак, а есть ведь, которые с радостью прямо кричали. Паскудства-то в людях хватат, эта... Знаешь..."

"Да, Евсеич, паскудства-то хоть отбавляй," - согласился с ним Ваня.

А Мария... О, какая же тяжесть с души её разом свалилась - видел это Иван. Как она заскакала, чего-то пытаясь засунуть в пыточной средневековый станок! Переборщила - Евсеич нетрезво заметил : "Машь, чего мельтешишь-то? Да и разнагишалась чегой-то... Прямо эта, гляжу, без чулков."

Но Мария врала уже бойко : "Да жарко, Евсеич. Целый день, знаешь, прыгаю - столько заказов! Несут и несут - хоть проверь по журналу." Евсеич рукою махнул : "И сяводня несуть, ты гляди... Тоже так вот сказать - ни хяр-ра у людей уж святого-то нету!"

А Ивана томила и мучила горечь : "О мой храм, о мой мир, моё небо - Мария!Зачем же так падать,- стенал он в душе, - Зачем же так низко! До лжи этой, в сущности, вовсе не нужной. О, Мария, Мария, зачем ты любовь превращаешь в весёлую сплетню из "Декамерона"! Мария..."

А Евсеич, как будто себе отвечая, сказал : "Ну, да ладно - прорвёмся. Чай, неба на землю ня рухнить." Сказал, как бы даже с опаской, чтоб себя убедить, что и вправду "ня рухнить". Потом, проворчав :"всё ж двянаццать копеек...", засунул за плащ опустевший зелёный сосуд и поднялся : "Ну, спасибо, Машь, за стаканы. Подымайся, зямеля - пора бы и честь знать."

Ваня встал. И увидел мариины голые ноги. И вспомнил, как он поднимался к розоватому влажному небу. И сумасшедшая мысль промелькнула : "А что, если снова!.. Что, если остаться и снова пройти этот путь - восхожденье чудесное к небу! Чтобы снова Мария была моим храмом и миром, и небом." Полыхнули ивановы очи, миг ещё - и он бросится прямо к Марии. Но в глазах её - страх. Но в глазах её - "нет"! Но... Да разве ж оно возвращает нам что-нибудь, время? Нет, оно только гонит и гонит. И понял Иван, что теперь-то и вовсе уж некуда деться. Повернулся и молча пошёл за Евсеичем прочь.

Они вышли из зданья. Было сумрачно, людно - народ возвращался с работы. Темнело. Они зашагали куда-то.

"Так-то, знашь ведь, сказать между нами, оно - ни хрена. Между нами сказать, поважней хоронили. И - живём! Как ты думашь, зямеля?" - донимал Ваню пьяный Евсеич.

"Да я думаю, что ни хрена," - отвечал ему Ваня.

"Я чай, нового выберуть. Можа, и к лучшему... Ты-то как думашь, зямеля?"