- Ты очень сексуальна в этом трико, - шепнул я, принимая из ее рук миску с дымящейся ухой.
- А ты только сейчас заметил? Спасибо за комплимент. А мне казалось, что я так намозолила тебе глаза своими формами, что ты их уже и не замечаешь, - погладила она ладошкой свою аппетитную попку.
- А джинсы, небось, сохнут? – намекнул я о нашем ночном занятии.
- Какие джинсы?
- Ну, в которых ты приехала.
- Милый. Ты явно еще не протрезвел от вчерашнего. Я же в этих штанцах приехала, - оттянула она трико на коленке.
Ее слова прозвучали для меня громче весеннего грома. «А как же ночью?» - едва не вырвалось у меня, но я вовремя спохватился, прикрыв рот куском хлеба. В памяти всплыло неясное подозрение, возникшее ночью, когда я запустил пальцы в волосы ее лобка, которые оказались неожиданно короткими, что я еле ухватился за них. «И зачем она их постригла?» - подумалось мне тогда.
- Слушай! А ночью ты где пропадала? – решил я спровоцировать жену.
- Спала в машине. А что?
- А почему не в палатке? Я же показал тебе, где наше место.
- Мне стало холодно. Ты где-то бродил. Вася и предложил мне переспать в кабине.
- Вместе с ним?
- Ты что, дурень! Вася в кузове спал…
Мы говорили тихо, но все же на нас кое-кто обратил внимание. Я потер ладонью лоб, так как перед глазами у меня продолжали мелькать сапоги, торчащие из кабины.
«Выходит, что ночью я не с ней…», - мне показалось, что череп сейчас расколется от внезапноймысли, пронзившей мозг. «Кто же она?» - я стал внимательно скользить глазами по женским фигурам, облаченными в джинсы. Таковых оказалось шесть. Троих я отбросил сразу, так как их габариты явно не вписывались в мои объятия. Из оставшихся трех я остановил взгляд на учительнице младших классов милой скромнице и всеми любимой Марии Николаевне, у которой учился наш сын. Это была женщина лет двадцати пяти, худощавая блондинка, постоянно озабоченная школьной успеваемостью и поведением нередко пъянствующего мужа. Она почему-то избегала моего прямого взгляда, пряча свои вишневые глаза.
«Неужели она?. У нее же безупречная репутация. Как же она смогла решиться на такой опрометчивый поступок?!» - заговорил во мне голос моралиста, не допускающий женских измен.
У Марии Николаевны была трудная судьба. Она была из тех «ломовых лошадей», которые тянут воз не только на работе, но и дома. У нее не было детей, но разве они могли появиться от человека, часто заглядывающего в бутылку. Им был тот усатик, попивающий спирт у костра и угостивший меня. Сопоставив все это, я понял, что оказался в палатке рядом с Машей далеко не случайно. Ее муж уютно устроил на ночь в кабине мою жену с водителем, а его жена, воспользовавшись этим, подменила мою. После завтрака публика разбрелась по лесу. Шишкари, взобравшись на огромный кедр с помощью когтей монтера, длинными палками сбивали шишки, а их жены собирали их и носили в лагерь. Там на поляне, у реки, две солидные матроны перемалывали их в большой камбузной мясорубке, без сетки, полученную массу отбрасывали на противень, который погружали в реку, при этом вся шелуха тут же всплывала и уносилась течением, а оставшиеся орешки отбрасывали на брезент для просушки. К вечеру высушенные орешки ссыпали в мешочки.
«Все гениальное – просто. Это только дилетанты тащат шишки домой», - подумал я, наблюдая, как ловкие руки Маши собирают сбитые шишки. Я присел рядом, поднял пару шишек и протянул ей, пристально посмотрев в ее манящие глаза. Рука ее дрогнула, она тут же отвела глаза в сторону и густо покраснела.
- Можно вас на минуточку, Маша? – поманил я ее в сторону реки.
Женщина выпрямилась и покорно пошла за мной. Мы присели на бревно у реки. Я бросал в воду мелкие камешки, а она искоса поглядывала на меня, ожидая самого худшего.
- Зачем вы это сделали, Маша? – я взял ее за руку. Она не отняла ее, а только низко наклонила голову, пожав плечами, как это делают школьницы, не выучившие урок.
- Вам было хорошо со мной?
- Да, - прошептала она.
- А как вы узнали, где я буду спать?
- Вы же говорили жене, что ляжете у стенки…