Вера и секс

— Чем это ты тут занят, сударь? — подошел я к нему.

— Блиииин! Ну наааафиг вот это приперлись, — застыл Нерон, пряча грязные руки за спину.

«Неужели сам слепил? Не может быть...» — всерьез думал я.

Статуя стояла, выпятив изобильный бюст, и какое-то время я ничего не понимал. Только через минуту я понял, что это живая девушка, обмазанная глиной.

А еще через минуту я понял, что это Вера.

Веки ее были слеплены жирным слоем, плотно облепившим тело и волосы. Она стояла неподвижно, заложив руки за голову, совершенно голая и в глине, и по ней стекали глянцевые потоки.

— Вы что это? Вы чего это? — наконец обрел я дар речи. — Эй, ты!..

Но Нерон отбежал от меня на полсотни метров, и оттуда орал:

— Она разрешила! Она разрешила, честно! Мы поспорили, и она обещала мне! Все по-честному...

— Вера! Ты... ты что? Что это значит? Ты чего молчишь? — допытывался я. Вера молчала, прицелившись в меня голыми сосками. Дождь окутал ее блестящим глянцем, и казалось, что она мерцает и течет в воздухе.

— ... Ты чего молчишь? Вера? Вера!!! — орал я, как дурак. — Быстро смывай с себя это все! А ты, Нерон...

Вера молчала и не двигалась. Веки ее были плотно прикрыты, и только живот подрагивал, и слегка закусилась нижняя губа.

Никогда еще я не чувствовал себя таким идиотищем. Я орал на Веру, на Нерона, отсылал его домой, но тот отбежал на почтительное расстояние и кривлялся, выгибая толстую талию, а голая Вера застыла статуей, глухой и немой, как ей и полагается быть.

Когда я ушел, Нерон вернулся к Вере и заелозил по ней руками. Я смотрел на них издалека, а затем брел домой, хлюпая по раскисшей дороге, и думал про Веру — о том, что она чувствовала, когда стояла с закрытыми глазами и знала, что я смотрю на ее голую пизду.

***

С того дня мы не общались. Непогода не утихала, дождь лил и лил, как из ведра, а я бродил по раскисшим холмам, собирая на кроссовках тонны глины.

Как назло, я постоянно встречал Веру, мокрую, унылую, и та делала вид, что не замечает меня, или криво, бочком здоровалась, стараясь проскочить мимо. Ее босые ноги всякий раз были по колено в глине, как в серых чулочках. На душе у меня было мутно, и я уже думал о том, чтобы заявиться к ней домой. Меня удерживало только одно: каждую ночь я повадился пачкать трусы.

Однажды я забрел в парк санатория им. 40-летия СССР, называемого в народе Эсесеровкой. Там всегда было безлюдно, а теперь и подавно.

В этот момент припустил бешеный ливень с градом. Даже для меня, бродяги без страха и упрека, это было чересчур, и я побежал сквозь секущую муть к беседке.

Вбежав под крышу, я перевел дух, матернулся — и увидел Веру.

Она сидела здесь же, на облупленной скамье, мокрая и розовая, с комьями глины на ногах.

— Привет, — сказал я.

Вера смотрела на меня.

— Здрасьте, — ответила она не сразу.

Мы помолчали. Я открыл рот, чтобы сказать что-то, но она заговорила первой: