Эль

Чем больше женщина стонет ночью, тем меньше ворчит днём.

Если вы думаете, что вынесенный в заголовок рассказа экслибрис является первой буквой имени нашей героини, то глубоко заблуждаетесь. Это действительно первая буква слова, но слова другого, до недавнего времени считавшегося неприличным, и к имени героини отношения не имеющего. И если судьба выбрала для обозначения её поведения именно это слово, то вины нашей героини в этом нет никакой. Какая может быть вина, если - судьба!

С некоторых пор Лина чувствовала себя глубоко несчастной, потому что беды, которые свалились на неё, как снежная лавина, она накликала на себя сама. Ей, видите ли, захотелось иметь сестричку. Одной скучно жилось, и она, своими домогательствами, добилась-таки согласия родителей.

Когда мать забеременела, Лина пошла с бабушкой в церковь, там долго молилась, просила у Господа нашего, Иисуса Христа, чтобы он послал сестричку. Брата она не хотела, потому что у подруги был брат, который её постоянно обижал, а иногда и бил, и она жалела, что у неё не сестра.

Беременность у матери проходила тяжело, её часто клали в больницу на сохранение, Лина навещала её, относила передачу, и, по пути домой, каждый раз заходила в церковь, попросить Бога, чтобы роды прошли благополучно, но то ли она просила плохо, то ли читала не те молитвы, но Бог её не услышал, во время родов мать умерла, а недоношенную девочку отец из роддома забирать отказался, слишком плоха она была, и надежд на то, что выживет, было мало, а, скорее всего, он не мог видеть ребёнка, отправившего в мир иной его любимую женщину. Слова Лины о том, что она сама воспитает сестру, на отца не подействовали, более того, слыша ежедневные упрёки в свой адрес, он возненавидел и Лину, охладел к ней, с горя запил, и вконец опустился. Лина продолжала ходить в церковь, усердно молилась, просила Бога образумить отца, но тщетно.

Подобравшая её отца на мусорной свалке женщина, неопределённого возраста и рода занятий, привела домой, вымыла, переодела в чистое бельё, приготовила ужин, напоила, накормила, и улеглась с ним в постель.

Мачеха относилась к Лине ни плохо, ни хорошо, просто, мирно сосуществовала с ней на одной жилплощади. Но за отцом смотрела хорошо. Теперь он ходил чистый, обстиранный, в канавах не валялся, пил только со своей новой женой, но к Лине своего отношения не изменил. Он по-прежнему считал, что она виновата в смерти матери, и тот факт, что и она знала это, и страдала больше него, во внимание не принимал. В школе Лина училась плохо, с трудом дотянула до десятого класса и максимум, что ей удалось, это устроиться посудомойщицей в столовую: зарплата никакая, но можно бесплатно питаться.

Отец свою зарплату пропивал с новой женой, пил с каждым днём всё больше, и чах на глазах. Через год его отвезли на кладбище, и положили рядом с матерью. Если на похоронах матери Лина рыдала взахлёб, и трижды пыталась прыгнуть за гробом в могилу, то отца проводила в последний путь спокойно. После смерти матери хватило одного года, чтобы вытравить из её души все чувства, кроме чувства вины перед ней. Это сознание вины продолжало мучить Лину, лишало её спокойствия, и она дала клятву не выходить замуж, и никогда не рожать детей.

Как это ни покажется странным, но после смерти отца Лина простила ему все грехи и обиды, полюбила беззаветной прежней любовью, и когда бабушка захотела забрать её к себе, она отказалась: бабушка жила в другом городе, а Лина привыкла каждое воскресенье ходить на могилки родителей. На счастье она не рассчитывала, жила воспоминаниями о матери и отце, а воспоминания эти, если исключить последние год-два, были светлыми и радостными.

Мачеха была неплохой женщиной, относилась к Лине по-прежнему, и хотя привела в дом сожителя, перестановок никаких не сделала, за Линой оставила её комнату, и даже портреты родителей со стен не сняла. Отчим оказался, увы, не таким деликатным. Будучи трезвым, что с ним случалось крайне редко, он вёл себя нормально, а в пьяном виде приставал к Лине, хлопал по заднице, гладил по спине, мял груди, и больно их щипал. Лина запиралась в своей комнате, но всё равно приходилось выходить, в туалет ли, на кухню, и тут он её настигал и облапывал. Мачеха была не ревнива, на баловство своего сожителя смотрела сквозь пальцы, и самым суровым её наказанием был окрик:

- Отстань от девки!

Если и после этого он не отставал, она добавляла:

- Что, опять в тюрьму захотел? Она же ещё целка.

По совету знакомых Лина обратилась в милицию, с просьбой выселить мачеху и отчима из квартиры, но оказалось, что по нашим законам сделать этого нельзя. Мачеха успела в своё время зарегистрировать брак с отцом и прописаться, а её сожитель, в свою очередь, зарегистрировался с мачехой, и тоже прописался. Юридически квартира им не принадлежит, продать они её не имеют права, а жить могут столько, сколько захотят. Вот, если бы отчим её изнасиловал, тогда другое дело, а сейчас они её кормят, платят за квартиру, не притесняют, не выгоняют. Так что её требования необоснованны. Что до отчима... Да, такие случаи происходят довольно часто, но привлечь к ответственности за приставания к приёмной дочери трудно, а доказать это практически невозможно, и даже изнасиловать он должен при свидетелях... Выход подсказала мачеха:

- А ты замуж выйди! Когда муж будет рядом, мой кобель перестанет к тебе приставать.

Лина и подумать не успела, как мачеха организовала сватов. Парень Лине понравился, выбирать было не из кого, ей хотелось поскорее избавиться от липких лап отчима, и она согласилась. Мачеха и свадьбу устроила, видимо, ей, всё-таки, не нравилось поведение сожителя, а может, боялась, что это может плохо кончиться. Впрочем, свадьбы, в полном смысле этого слова, не было: ни фаты, ни свадебного платья, ни костюма, ни колец. Просто, молодых повезли в загс, и дома устроили вечер, на который пригласили нескольких друзей отчима и мачехи. Своих знакомых Лина пригласить постеснялась, решив, что эта компания не для них.

Пить начали в четыре часа, а в пять все уже были пьяные, горланили блатные песни, заставляли пить молодых, и поминутно кричали:

- Горько!

Олег целоваться не умел, был груб, явно работая на публику, звучно обчмокивал её губы. Лине были противны его поцелуи, противна и эта свадьба, и это сборище пьяных мужиков. Стараясь притупить отвращение ко всему происходящему, она пила наравне со всеми, не пропустила ни одной рюмки, и к вечеру была пьяна, вместе со своим новоиспечённым мужем. Тем не менее, когда пьяная компания в вульгарной форме потребовала, чтобы жених вёл невесту в спальню, Лине было стыдно, она сопротивлялась, кричала, вырывалась. Олегу не очень хотелось ставить молодую жену в неловкое положение, они и поцеловались-то первый раз в загсе, но обезумевшие от водки и молодого женского тела мужики напирали:

- Будь мужиком, - кричал один.

- В первый день бабе поддашься, всю жизнь будешь у неё под каблуком! - вопил второй.

- Да она, может, и не целка вовсе, - подзадоривал третий.

- Точно, опозориться боится, вот и сопротивляется!

Лина была, как в тумане. В эту минуту она даже не вспомнила о Боге, чтобы попросить у него защиты. Силы покинули её, единственным желанием было как можно скорее покончить с этой мукой. Она уже никого не слушала, ничего не слышала,ничего не понимала, автоматически наливала в рюмку водку и выпивала, наливала и выпивала, наливала и выпивала, и когда Олег понёс её обмякшее тело в спальню, она ничего не сознавала. Изредка, смутно-смутно, до неё доносился пьяный гогот стоящих у открытых дверей мужиков, крики «ломай, ломай», потом острая боль пронзила тело, и она окончательно потеряла сознание...

Но и наутро, придя в себя, она увидела те же пьяные лица, услышала тот же гомерический ор, только теперь эта кривляющаяся масса разнородных помятых лиц махала перед ней забрызганной кровью простыней, и пела в её честь хвалебные оды, от которых ей хотелось тут же умереть. Мачеха сжалилась над ней, прикрыла обнажённую женщину одеялом, выгнала всех из комнаты. А Олег лежал в углу комнаты, уткнувшись лицом в блевотину.