Юрка

Губка быстро скользила вверх по его спине и затем осторожно спускалась до невидимой границы, дальше которой я боялся опускать глаза. Я старался с силой давить на мочалку, не столько демонстрируя мужскую силу, сколько пытаясь отвлечь себя от непонятного состояния внутреннего напряжения, более всего опасаясь явить его глазам напряжение внешнее. В какое-то мгновение я почувствовал, что теряю контроль, и стал судорожно перебирать в мыслях отвлекающие образы. Кормилица - мое спасенье, хохотушка, помоги! "Сейчас на лобик ты упала, а подрастешь, на спинку будешь падать". А у него на лопатке родимое пятно, с трехкопеечную монетку, и много ниже тоже, поменьше. Как хочется дотянуться туда рукой... А потом туда, куда на тренировке... Ой, кажется, приехали... А если он сейчас повернется? Щеки мои пылали. Лукавая кормилица меня предала.

Спящая юркина ладонь уже у меня на животе. Пусть бы она опустилась ниже, я уже готов. Боже, она опускается, я холодею. Видно, сильно эротические у него сновидения. Уже касается, Надо быстрее выпрыгивать из постели. Чужая горячая рука у меня в паху. Рука моего однокурсника, любимца институтских девиц. Да мне еще четыре года с ним учиться! Встать! Не могу встать. Он, кажется, гладит. Неужели все еще во сне?

- Спасибо, теперь моя очередь, - он поворачивается. Я пропал. Но что это? У него тоже. Я хочу вручить мочалку, но его рука уже держит мой... О, какое сладкое покалывание. Я боюсь поднять глаза. Он сжимает всей пятерней... до боли. А что же я стою с этой дурацкой мочалкой? Свободной рукой я дотрагиваюсь до соска, глажу грудь. Губка выпала из другой, и я дотронулся впервые... При одном этом воспоминании у меня все напрягается, как тогда. Но тогда хлопнула дверь в раздевалке, раздались голоса.

- Лазьню ужо пратапiлi, - не по-старушечьи звонким голосом объявила Гануля, распахивая дверь. - Дзень добры, уставайце, калi ранiцойпойдзеце, народу не багата будзе. Усе паехалi на крiмаш быу паехаушы, дык гарэлкi тамака набрауся, як сьвiння гразi, дык сэрца i схапiла. Да дому не давезьлi, сканау на шляху. - Гануля подошла к образку, повязывая платок, и перекрестилась. - У касьцел сеньня паеду. А вы ж, пэуна, на танцы?

- Так, бабуля.

- Ну, няхай сабе, маладыя ж... - и выпорхнула так же внезапно.

Юркины руки были уже поверх одеяла, глаза открыты.

Кто-то забыл вещи, и голоса, так и не проникнув в душевую, смолкли. Я осторожно выглянул в раздевалку - никого. Закрыв плотно дверь, взял мыло и стал им медленно водить под мышками. Ни слова не говоря, он нежно прикоснулся к моему запястью, отнял белый скользкий кусочек и быстро намылил мочалку. Я повернулся к запотевшему окну, ожидая прикосновения губки, но ощутил гибкие пальцы, энергично массирующие шею и плечи. А все же, как его звали?

Глядя задумчиво в окно и щурясь от солнца, он спросил:

- А шампунь ты привез?

- И даже пемзу.

- А у меня есть целая махровая простыня.

- Давай не пойдем на завтрак, Гануля не обидится, если мы выпьем по кружке простокваши натощак. У тебя где-то было печенье? Юрка осторожно перелез через меня, прошлепал к рюкзаку, откуда немедленно посыпались пакетики, пачки, банки.

- Мать все беспокоилась, что кормить здесь плохо будут. Смотри, чего только не натолкала.

Мы быстро умылись, позавтракали, набили сумку банными причиндалами и вышли на улицу. В траве еще поблескивали следы ночных заморозков, но солнышко уже пригревало. Проходя мимо развалин замка, мы замедлили шаг, потому что Юрка стал упоенно рассказывать о магнатской фамилии, которая владела этими землями в семнадцатом веке. Он подошел к треснувшей стене и мягко провел рукой по старинной кладке. У него были длинные пальцы с удивительно ухоженными ногтями. И когда он успевал следить за ними после ежедневного копания в земле?

Пальцы исчезли, и через мгновение жгучая губка со скоростью проехала по позвоночнику. Его свободная рука легла мне на талию. А мочалка уже мягко гуляла по ягодицам. Истома, стыд и еще какое-то неизвестное чувство нахлынули на меня, я расслабился и едва держался на ногах.

В бане никого не было. Как только мы разделись, Юрка потянул меня в парилку. Про веник мы забыли, о чем он шумно сожалел, потом резво поддал ковшик воды на раскаленную печь и растянулся на широкой дощатой ступеньке. Я залез на ступеньку повыше, сел на корточки и с любопытством стал разглядывать не виденную раньше часть его тела. Она была гладкой и упругой. Он положил голову на руки и, казалось, уснул. Мелкие капельки выступили на его загорелой коже. Я скоро размяк от жары, влага заструилась по лбу, заливая глаза, волосы горели. Я спустил ноги, но ступить было некуда. Тогда я осторожно поставил одну ступню меж его раскинутых ног, едва задев, а другой дотянулся до пола. Раздался вздох.

Я чувствовал его нервное дыхание не в такт движения мочалки. Полуобернувшись, плохо понимая, что делаю, протянул руку к обжигающему дулу пистолета и погладил его твердый ствол. Он застонал.

Я открыл дверь и вышел в прохладу. Окатил себя тазом воды и быстро намылился. В этот момент распахнулась дверь парилки, и Юрка, пошатываясь, побрел выбирать тазик.

- Странно, что наших никого нет.

- Перепились все вчера, вот и дрыхнут. А вот местное население где?

- А на кiрмашы у Паставах, - Юрка хохотнул, потом подошел к двери в предбанник и набросил железный крюк.

- Ты зачем запер?

- А не люблю неожиданностей, - и он посмотрел в единственную незакрашенную форточку. Потом стал плескать на себя воду из таза.

- Не брызгай на меня, холодно.