Но звук чьих-то шагов прервал нас. Мы выбежали из зарослей; я на ходу поправила лифчик и застегнула джинсы.
— Ладно, поговорю с отцом, — сказал Азер голосом, в котором чувствовалось страстное желание.
Мне было не легче; дома я уже привычно заперлась в ванной и вспоминала, как впервые дала мужчине прикоснуться к своему телу; и представляла себе нашу первую брачную ночь с Азером: как он развязывает корсет на моём платье, целует в шею, губы, снимает лифчик, щекочет языком сосочек; а я вижу себя в зеркале — только в трусиках и чулках, и возбуждаюсь от этого; как Азер говорит, что любит одну меня, спускается ниже, снимает трусики, касается язычком входа в моё лоно; как я, показывая ему: «не торопись!» — поднимаюсь и, повинуясь его рукам, тянущим мою голову к пазу, обнимаю головку его, стоящего как кол, Меча Страсти и щекочу языком уздечку, как заглатываю полностью и насаживаюсь на него ртом, как через несколько минут этих игр, снова ложась, обнимаю его, прижимая к себе, и раздвигаю ножки; и, конечно, тот момент: я вцепляюсь ногтями в его спину; а он держит меня за попку, и я чувствую, что принадлежу только ему...
Я не считала, сколько раз кончила, зато мама не забывала отсчитывать время:
— Гюнай, за это время слона можно вымыть! Выметайся из ванной!
Я всё-таки немного расслабилась, потому вышла и легла спать.
Азер сдержал обещание; уже через два дня отец сообщил, что приходили его родители и просили руки, утверждая, что я его люблю. Говорил при этом немного раздражённо.
— Это правда? — Спросил отец, строго глядя на меня.
— Да.
— И хочешь замуж за него?
— Хочу.
Отец, в задумчивости:
— Я подумаю.
— Спасибо, папа! — Воскликнула я, целуя его в щеку, — ты самый лучший!
На следующий день отец собрал сыновей посоветоваться. И мои братья, возрастом 10-ти, 13-ти и 16-ти лет, решали судьбу своей 18-летней старшей сестры. Мама, Ниляй и я стояли за дверью, пытаясь подслушать. Сердце было подобно барабану.
— Пап, ну ты же уже обещал! Какова будет твоя репутация после этого? — говорил Тимучин.
— Денег от Азера ты получишь ненамного меньше, чем от Мусаевых. Но Гюнай будет приятно, если ты учтёшь её мнение — это был младший, Мехман.
— Да что она понимает в том, что такое семья? Привыкнет! — средний, Азиз, вообще относился к девочкам, как к проституткам.
— Гюнай, держись! — Шепнула Ниляй. Мы обнялись. Мои руки дрожали.
Там было много что сказано, но не всё было слышно. Пытаясь успокоиться, я прислонилась спиной к довольно холодной стене. Наконец, совещание закончилось. Меня позвали. Я встала посередине; слева сидел Тимучин, справа — Азиз и Мехман, отец же, в кресле передо мной, буравил меня взглядом. Я потупила глаза: так было проще.
— Гюнай! Мы посовещались и решили, что ты выйдешь замуж за Латифа.
Последовала пауза секунд на десять, прежде чем я смогла сказать:
— Но... Папа!
— Никаких «но»! Ты всё поняла?
— Да, — ответила я, не в силах более сопротивляться: на глаза наворачивались слёзы.