Лицо ее стало густо-розовым, глаза закатились, из прокушенной губы текла кровь. Мне вдруг стало страшно за нее, и я стал трясти ее за плечи, хоть и сам изливался в это время глубоко-глубоко в горячей утробе Эри, лопаясь от блаженной боли в яйцах.
Оргазм долго не отпускал Эри, и когда наконец отпустил — она расплылась тряпкой, оглушенная и розовая сверху донизу, как новорожденная. Я пощупал ей пульс и примостился рядом — бедро к бедру.
Мы долго лежали и молчали.
Так долго, что нам было совершенно ясно, о чем мы оба думаем.
Первым не выдержал я:
— О чем ты думаешь?
— А ты о чем? — отозвалась Эри.
— Я? Наверно, о том же, о чем и ты.
— А я о чем? — спросила Эри, и мы оба рассмеялись. Хоть смеяться, честно говоря, было нечего.
— Ты думаешь о том, что завтра мы увидимся в последний раз, — все-таки сказал я.
— Да, — согласилась Эри.
— И что будем делать?
— Не знаю.
Мы помолчали еще минут пять, или десять, или не знаю сколько.
Потом я вдруг приподнялся и сгреб ее к себе:
— Нет. Так не пойдет.
— Не пойдет, — согласилась она, прижимаясь ко мне.
Ее волосы щекотали мне нос. Я гладил их, перебирал, подбрасывал вверх, наблюдая, как они отблескивают в лучах красноватого друэрянского солнца, сверкавшего в окне.
— Какие у тебя волосы!... Какие они... — Я вдруг замолчал.
— Какие? — переспросила Эри.
Я молчал, пытаясь переварить то, что пришло мне в голову. Потом медленно произнес:
— Эри... Мы с тобой примерно одного роста?
— Да. Меня еще дразнили дома Жирафой...
— Эри. А знаешь, Эри...
***