Из колебаний вывел меня сам Алессан. На своем плече почувствовал я руку его. Я вздрогнул от неожиданности и резко обернулся. И вновь оказался в сильных объятиях товарища по детским играм моим. Мой нос уткнулся в ребра его. Тело мое сжали в кольцо его руки. В живот мой уперся голой кожей к голой коже раскаленный жезл его. Был он по ощущениям длинным и твердым, и ощущения сии привели меня в смятение и смущение, хотя, казалось, что могло совершить со мной сие после всего, что только что произошло на кровати моей?
Алессан пригнулся и стал целовать меня. Губы его были страстными и жадными, но уже не вызывали того трепета, как ранее, ибо был я удовлетворен, и ничего не желал более, как просто возлежать с юношей, нежно, по-братски лаская его ребристую грудь губами моими. Но не этого желал Алессан, и поцелуи его становились все крепче, а меч его втыкался в мой живот все сильнее и чаще, будто и впрямь желая проткнуть меня. Несколько раз порывался обнять я насильника своего и ласкать ладонями нагое тело его, но всякий раз удавалось мне вовремя удержать руки мои в состоянии безвольно опущенных. В равной мере горели уста мои желанием прикоснуться к Алессану, и было то пыткой для меня, что не позволял я себе целовать вассала моего.
Юноша же продолжал вновь и вновь целовать все, до чего мог дотянуться при росте своем – от волос моих до ушей, глаз, губ, шеи, и до сосков моих, вновь слегка набухших.
Потом Алессан поднял меня на руки ипонес на кровать. Он положил меня на простыни, а сам устроился между ног моих, слегка согнув и разведя их. И стал целовать бедра мои изнутри и лизать ядра мои, что было приятно, но не так, как то было до того, как довелось арбалету моему выстрелить. Поскольку не пытался он касаться жезла моего, сносил я эти ласки вполне благожелательно, хоть и настороженно.
Голова юноши все глубже погружалась меж ног моих, и я стал ощущать, что язык его уж лижет кожу под ядрами, еще ниже, еще, а теперь уж и зад мой с самого низа. Ладони Алессана также подобрались под ягодицы мои и теперь сжимали их и мяли, то и дело разводя их. А язык юноши уж ввинчивался в бороздку меж половинками попы моей, ввинчивался вновь и вновь, пока не коснулся самого выхода из тела моего. Было то прикосновение постыдным, как все, связанное с тем выходом, и напрягся я, вновь, как и прежде, пытаясь уклониться от ласк юноши, но ладони Алессана, сжимавшие зад мой, не позволили мне сего. Более того, они приподняли немного низ моего туловища, и теперь бесстыдному языку насильника моего было еще удобнее лизать непотребное место меж моими ягодицами. Я залился краской стыда, будто мог еще ощущать стыд, после всего, что произошло со мной той ночью.
- Прекрати, Алессан! – попросил я шепотом, и был тот шепот скорее умоляющим, чем приказывающим. – Отпусти меня!
- Не дайте мне остановиться на полдороги, о любимый господин мой, владыка моих грез! – ответствовал грешник. – Позвольте свершиться нашей близости до конца!
И он стал лизать мой зад с новой силой, явно находя в том некое болезненное удовольствие, понять которое не в силах был мой разум. Более того, теперь и пальцы его стали время от времени приходить на смену языку его, надавливая, поглаживая и теребя постыдную дырочку меж ягодицами моими.
- Но что, что ты собираешься сделать со мной, подлый преступник? – несмело вопрошал я, вновь совершая попытку уклониться от сомнительных ласк сиих.
- Лишь напоить тело ваше соком моим, любимый! – слышал я в ответ.
- Не понимаю я ответа твоего, - растерянно бормотал я.
Ответом же мне стало внезапное проникновение пальца товарища детских игр моих в выход из тела моего. И тут понял я, и прошиб меня холодный пот. Из всех сил выкрутился я из объятий Алессана и сел на кровати. Какой стыд может быть постыднее сего? Какой позор может быть позорнее сего? Какой унижение может быть унизительнее сего? Знал я, что муж подчас одаривает жену свою любовью в зад, и есть то унижение для той, которая принимает ласку сию. Но если унижение то для жены, которая созданная богами, чтобы принимать в себя жезл мужа своего, то что говорить о такой любви отроку!
- Да как ты смеешь! – вскричал я гневно.
- Милый, милый мой, - шептал Алессан, целуя все тело мое, но вызывали те поцелуи лишь отвращение у меня, ибо теми же губами только что целовал он наипостыднейшее отверстие тела моего. – Испытайте любовь и такую, и вы насладитесь ею. Наслаждение сие иное, чем то, которое вы изволили испытать только что, и значит, заменить его нечем. Вкусили вы минуту назад пирожное, и понравилось, смею надеяться, оно вам. А любовь, предлагаемая мною сейчас, есть соленая сельдь с луком и черным хлебом. И как не может человек жить лишь на пирожных и хочется ему сельди, так и не может муж наслаждаться лишь тем, что сосут древко его. И как получает человек удовольствие и от пирожных, и от селеди с черным хлебом, так и муж получает удовольствие, пусть и совершенно разное, от любви, коей вы изволили наслаждаться только что, и любви, коей осмеливаюсь я желать попотчевать вас теперь. Сие ощущение присуще лишь такой любви, и есть в ней, уверяю вас, наслаждение для вас. И есть в той любви величайшее из наслаждений для меня. Ибо вожделел я вас столь долго, а ласки вашего божественного тела и лобызания вашего прекраснейшего жезла привели меня в такое исступление, что станет ваш отказ наижесточайшей пыткой, какую лишь можно изобрести под обеими лунами!
Говорил он это, а руки его мягко, но настойчиво клонили тело мое обратно на кровать.
В голове у меня смешались мысли. Более всего я испытывал отвращение и ужас. Чувствовал я и стыд, ибо не бил я насильника своего, не вырывался из объятий его. Был во всем том и позор, ибо очевидно было юноше, что поддаюсь я, хоть и знаю, что желает проделать он со мной. Было, увы и увы, и желание усладить Алессана в благодарность за то неописуемое наслаждение, которое даровал он мне. Более того, было тут и любопытство, ибо глубинная сущность моя желала познать неизведанный плод, который предлагало мне пылающее тело Алессана, его откровенные речи и его восставшая плоть.
Взгляд мой упал вниз, и впервые увидел я башню юноши. Была она прямая, длинная, с обнажившейся головкой и каплей прозрачной жидкости на ней - а на вид столь красивая и манящая, что я невольно захотел прикоснуться к ней. Я удержался от постыдного поступка сего, но потерял на сем греховном помысле часть решимости своей. Я сопротивлялся, но приложив немного усилий, юноша все ж сумел уложить меня обратно на кровать.
Из лампады, стоявшей у кровати, он наполнил ладонь свою горстью драгоценного масла цветка теневанерта, и аромат горного луга и ледяной реки наполнил спальню мою. Но ни я, скованный страхом и возбужденный любопытством, ни, уверен, Алессан, преисполненный страстью и вожделением, не чувствовали того редкого великолепного запаха.
Мысли у нас скакали, и думали мы лишь об одном – о том, что должно было свершиться через минуту. В голове моей проносились обрывки сведений, которые иногда удавалось мне почерпнуть из подслушанных разговоров взрослых, пошлостей пажей и намеков книг. Любовь в зад вызывала по тем обрывкам сведений одновременно желание и отвращение, любопытство и страх.
- Это же больно! – вновь вырываясь, сказал я невольно, и понял, что стал уже оговаривать условия капитуляции своей.
- Говорят, что лишь немного, - ответствовал Алессан, пригибая меня обратно к кровати. – Но масло сие смягчит боль, а наслаждение стократ перекроет ее. Как лук к селеди придает пикантности всему блюду, так и немного боли становится особой приправой к любви такой разновидности. Буду осторожен я, ибо в руках моих будет наибольшее сокровище во вселенной, а любовь моя к вам, мой сладчайший граф, станет мне путеводной звездой в непознанном нами обоими пути сием…
Под тяжестью тела его я вновь оказался на кровати, и тут же ладонь Алессана бесцеремонно влезла меж половинок зада моего. Масло растеклось по бороздке меж ними, а сильные пальцы насильника моего со спокойной уверенностью внедрились в дырочку моего стыда, проталкивая масло и туда.
Не успел я опомниться, как низ туловища моего был поднят, ноги мои оказались на плечах Алессана, а ягодицы ощутили прикосновение башни его. Как она была тверда и огромна! Вид ее минуту назад не вызвал у меня впечатления, что размеры ее чересчур велики, но сейчас ощущения мои вопили, что копье сие громадно!
Алессан поцеловал одну из стоп моих, покоившихся на плечах его, и с осторожностью налег на меня телом своим. Я почувствовал, как древко его уткнулось в постыдную дырочку мою и стало медленно проникать в нее. То ли масло, наполнившее кольцо стыда моего, было тому причиной, то ли юноша действовал со всей нежностью, на которую был способен, но боли я не ощущал. Лишь чувство страшного унижения. И чувство громадного любопытства. Я ощущал, как раздвигается дырочка выхода из тела моего, и было то ощущение странным, непонятным, то ли приятным, то ли неприятным, и весьма возбуждающим. Я почувствовал, как зашевелился стержень мой, будто проникновение жезла Алессана с одной стороны наполняло его с другой.
Юноша продолжал давить, и я понял, что дырочка моя достигла наибольшего своего растяжения. А башня товарища по детским моим играм не вошла еще и головкой своей. Я зашевелился, предчувствуя боль, и она не преминула пронзить меня. Я дернулся, и сорвался бы с копья Алессана– уж не знаю, вольно сорвался или невольно – но тот удержал меня, крепко сжимая ладонями бедра мои. Давление продолжалось, и проникновение тоже, и вновь пронзила меня боль, до самых ядер моих пронзила.
Видео
Рассказы