Границы дозволенного

Она сбросила туфельки и поставила одну ногу ему на губы, а другую на грудь, пропихнув ее в щель расстегнувшейся молнии куртки.

- Вот так, полежи и успокойся, заодно и ноги мне погреешь: своим горячим дыханием. Следи за своим пульсом, - с этими коварными словами она, не скрывая удовольствия, откинулась на спинку дивана и с легким вздохом закатила глаза, предвкушая массу будущих удовольствий в общении с этим пластелиновым человеком.

-Ну что, успокоился? Иди ко мне, садись рядом. Я приглашаю тебя в гости: да, в гости, к себе домой, - спустя некоторое время мягко произнесла она, "позабыв", однако, снять с него ноги.

Эти неожиданные слова заставили Николая дернуться всем телом, но он снова застыл, не зная, как поступить.

- Почему же ты не встаешь? Ах, э-это! она, смеясь, сняла с него ноги и поставила на туфли, - Надень мне туфли и выслушай спокойно.

Он приподнялся и ошарашено глянул на нее: нет, не похоже, что она шутит, но тогда ее приглашение может означать только одно?..

Надев ей туфельки, он сел на диван чуть поодаль от нее.

- Приезжай ко мне в воскресенье, в полдень. Я думаю, ты не будешь очень занят в это время?

- Я хотел домой съездить в субботу и в воскресенье, - промямлил он нере-шительно.

- Вот и прекрасно, домой съездишь в субботу, повидаешь детей и жену, но только постарайся не волновать себя близким общением с ней, иначе не уложишься в свой график: да и в мой тоже, - с нажимом на слове "мой" закончила она. - Надеюсь, я достаточно вразумительно выражаю свои мысли: и желания? - стальные, властные интонации ее красивого голоса пронизывали его насквозь, ввергая в трепет.

- Я буду у вас, Майя Михайловна! - натужно проговорил он.

- Я в вас не сомневалась, Николай Игоревич, - снова становясь великосветской дамой с изысканными манерами, она протянула ему руку, картинно вывернув кисть под прямым углом к предплечью и чуть отставив мизинец. - Возвращайтесь в палату и отдыхайте. Помните, послезавтра в двенадцать я вас жду у себя.

Он почтительно поцеловал протянутую руку, будто печатью скрепив их новые отношения и договоренности, поднялся и, как в туманной пелене, с большим трудом разглядывая незнакомые предметы, наставленные там и сям в самых неподходящих местах этой комнаты, добрался до двери.

- Подождите, как же вы приедете? Вы же не знаете, где я живу? Я напишу свой адрес и телефон, - остановила она его. Быстро написав что-то, она подала ему листок.

***

Как ни сдерживал себя Николай, у дома Майи Михайловны появился все же раньше времени, и ему пришлось двадцать минут прогуливаться, успокаивая сердцебиение.

Ровно в двенадцать он нажимал кнопку звонка. Там, за заветными дверями не слышалось никакого движения. Выждав минуту, он снова позвонил. Еще через минуту Николай уже давил на кнопку изо всех сил. Отчаянные эти попытки дозвониться были столь же результативными, что и прежние.

Он спустился во двор и позвонил из телефона-автомата. Трубку никто не брал.

"Что же это такое? - недоумевал он, - ведь назначено в полдень?.. Может, случилось что-нибудь?"

С Майей Михайловной ничего не случилось. Проснувшись в десять, она потянулась за книжкой и, раскрыв на месте закладки, с увлечением стала читать.

"Царица Астис возлежала в маленьком потайном покое: Легкое узкое платье из льняного газа, затканное серебром, вплотную облегало тело царицы, оставляя обнаженными руки до плеч и ноги до половины икр. Сквозь прозрачную материю розово светилась ее кожа и видны были все чистые линии и возвышения ее стройного тела, которое до сих пор, несмотря на тридцатилетний возраст царицы, не утеряло своей гибкости, красоты и свежести. Волосы ее, выкрашенные в синий цвет, были распущены по плечам и по спине, и концы их убраны бесчисленными ароматическими шариками. Лицо было сильно нарумянено и набелено, а тонко обведенные тушью глаза казались громадными и горели в темноте, как у сильного зверя кошачьей породы. Золотой священный уреус спускался у нее от шеи вниз, разделяя полуобнаженные груди".

Майя Михайловна откинулась на подушку и закрыла глаза, представляя себя на месте царицы Астис.

"Интересно, что такое "уреус", должно быть, медальон такой?" - лениво думала она.

Она снова пододвинула к себе книгу.

"С тех пор как Соломон охладел к царице Астис, утомленный ее необузданной чувственностью, она со всем пылом южного сладострастия и со всей яростью оскорбленной женской ревности предалась тем тайным оргиям извращенной похоти, которые входили в высший культ скопческого служения Изиде. Она всегда показывалась окруженная жрецами-кастратами, и даже теперь, когда один из них мерно обвевал ее голову опахалом из павлиньих перьев, другие сидели на полу, впиваясь в царицу безумно-блаженными глазами. Ноздри их расширялись и трепетали от веявшего на них аромата ее тела, и дрожащими пальцами они старались незаметно прикоснуться к краю ее чуть колебавшейся легкой одежды. Их чрезмерная, никогда не удовлетворяющаяся страстность изощряла их воображение до крайних пределов. Их изобретательность в наслаждениях Кибеллы и Ашеры переступала все человеческие возможности.