Лунная фея. Часть 2

Витьке было все равно. Он и вправду немного тронулся: падение из лунного эфира в дерьмо, ласки, любовь и смерть Лины навязли в его душе огромным комом, который он силился проглотить – и не мог, и задыхался от бессилия, и проваливался временами в мутное болото без верха и низа, блуждая там и разыскивая Лину…
Ее пропажа обнаружилась утром. На чердаке обнаружили ее и Витькину одежду, и Витьке пришлось признать, что они с Линой трахались, как бесстыжие кролики.
Его допрашивали четыре раза, но Витька твердил, как попугай, официальную версию, внушенную ему родителями: после секса с Линой вышел полазить по деревьям, сорвался, упал... Про Лину ничего не помнит.
Милиционеры хмурили брови. Все шло к тому, чтобы пришить Витьке дело, - но улик не было, и от него отстали.
Лину искали месяц – искали всей областью, затем всей страной… Исчезновение дочери парторга огромного завода подняло на ноги весь Союз, и целый месяц по центральному радио звучали объявления о пропаже Лины. По району ползли дикие слухи, и только Витька мог удивляться, насколько народная фантазия недалека от истины.
На следующий день после падения он переехал в больницу, где провалялся полмесяца. К нему приходил Линин отец, странно смотрел на него и говорил:
- Я не жалею, ни о чем не жалею. Лучше ТАМ, чем с тобой.
Витьке было жалко его, и он не обижался.
Выписался он уже в августе, и еще несколько месяцев ездил на каталке. Ноги его срослись нормально, доктора даже удивлялись такому гладкому выздоровлению, - и в конце октября Витька вернулся в школу.
***
С тех пор его жизнь текла обыкновенно, как и раньше, - если смотреть на нее со стороны.
Две невозможных ночи с Линой отходили все дальше в прошлое - и Витька, пожалуй, поддался бы внушению и поверил бы, что все это плод временного помешательства, вызванного сотрясением мозга, - если бы не две вещи.
Во-первых, ему необыкновенно везло.
Верней, не совсем так: неприятности возникали в его жизни так же часто, как и у других людей, и пожалуй, куда как чаще, - но все они разрешались чудесным образом, и Витьке твердили, что он родился в сорочке.
Попав в страшную аварию, он не только не получил ни единой царапины, а еще и спас двух других людей с сильными травмами, не имея никаких медицинских знаний. Какой-то голос подсказывал ему, что делать, и Витька делал, стараясь только не заглушить его. На всех экзаменах он вытягивал билеты, которые знал хуже всех прочих - и в его памяти неожиданно всплывали знания, которые гладко выливались в речь, и он получал пятерки. Несколько раз огромные сосульки падали с крыш в полуметре от него. После выпуска он вдруг сильно заболел, и болезнь его совпала с призывом в армию. Промучившись три дня, он неожиданно пошел на поправку - и вскоре чувствовал себя здоровым, как бык. Доктора диагностировали малярию и освободили его от призыва. Почти все его знакомые-призывники погибли в Афгане...
Таких случаев было много, они случались едва ли не каждую неделю, и Витька научился распознавать их. У него сложилось впечатление, что его жизнь – поле боя двух таинственных сил. Темная сила пакостила ему, но светлая неизменно вмешивалась и побеждала.
В глубине души, в самом тайном из тайных ее отсеков Витька почти знал, что его светлая сила - Лина.
Он чувствовал ее присутствие, чувствовал ее невидимую руку в неожиданных удачах, путающих козни его врага, и привык мысленно беседовать с ней, рассказывать ей свои чувства и мысли, - и ему иногда казалось, что Лина дает о себе знать дуновением ветра, миганием лампочки, фразой в книге, странно созвучной его мысли, или неожиданными звуками - гудком машины, лаем собаки, позывными радио, звучавшими точно по сигналу невидимого дирижера. Он почти убедился в том, что она не умерла, а просто перешла в другой облик, невидимый и невозможный...
Но с кем воевала Лина? Кто был его врагом?
Витька не знал этого. И, может быть, таинственные неудачи и удачи его жизни казались бы ему, воспитанному на диамате и научном атеизме, любопытными случайностями, если бы не его сны.
Они снились Витьке не каждую ночь, но часто, и нередко прорастали из обычных снов, как знакомый голос из толпы.
В них всегда действовали три фигуры: две светлых и одна темная. Фигуры не имели облика, голоса, никаких запоминающихся черт, - но Витька знал, что одна из них - Лина, а другая - крошечное существо без имени и лица, светлое и бесконечно родное. Кто был темной фигурой, он не знал.
В каждом из этих снов Лина обращалась к нему. Она словно пыталась достучаться до него, проникнуть в его мозг - но темная фигура мешала ей, и Витька, проснувшись, ничего не помнил. В его памяти оставалась только коллизия сна, и еще он знал, что Лина предостерегала его. От чего? От темной фигуры? Кто это? Что хотела сказать ему Лина? Он не знал этого, но верил, что рано или поздно Лина достучится до него.
Он привык общаться не только с добрым, но и со злым своим ангелом; и когда очередная неудача была отбита невидимой рукой, Витька злорадно шептал: "получил по рогам, кусок дерьма?.."
***
Прошло четыре года. Витька снимал отдельную комнату и учился на третьем курсе университета.
Все это время у него не было девушки. Ему казалась невозможной даже и мысль о том, чтобы спать с кем-то, кроме Лины. Как можно целовать другую девушку, мять ее тело, ласкать ей груди, буравить ее членом - на глазах у Лины, незримо присутствовавшей везде, где бы не находился Витька? Когда он представлял себя с кем-то из знакомых девушек, ему казалось, что Лина читает его мысли, и его передергивало, будто он съел лимон.
Между тем Витька был «весь из себя», как говорили про него, и девушки ухлестывали за ним, как за принцем. Чего греха таить – ему было это приятно. Витька вовсе не был затворником, любил компанию, любил красоту «во всех ее проявлениях», как он говорил, а особенно – в женском. Ему не встречались девушки красивее Лины, но в ее красоте было что-то ангельское, а вокруг Витьки жили, хихикали, строили глазки и вертели вкусными попками вполне земные девушки, - и от иного их взгляда член норовил порвать Витькины брюки прямо в универе.
Эта проблема решалась так же просто, как и раньше. Только теперь сеансы рукоблудия стали своеобразным ритуалом: Витька не просто ласкал член, а общался с Линой, вовлекая ее в это занятие – и почти убеждался в ее незримом присутствии. Наслаждение, которое он испытывал, было таким острым, что он не мог сдержать крика. Лаская член, он таял в щекочущем океане, взрывался и изливался буйным соком, и после этого чувствовал себя белым листом бумаги, чистым, легким и молодым. Время от времени Лина давала о себе знать ветром, вздымавшим занавеску во время его оргазма, или телевизором, кричавшим из-за стены «я люблю тебя», или чем-то еще...
Хуже всего дело обстояло с ассоциациями. Витькина фантазия требовала впечатлений, а Лина и безумные ночи с ней давно превратились в священный уголок его памяти, драгоценный, но давно утративший сексуальную силу. Ничего не поделаешь – приходилось пользоваться свежими впечатлениями, и Витька все чаще представлял во время самоублажения не Лину, а знакомых девушек. Он мысленно извинялся перед ней, говоря, что это лучше, чем трахать их вживую.
Чем дальше – тем больше он позволял себе в своих фантазиях. Мысленно он уже переспал со всеми красавицами курса, перещупал их груди, перецеловал их бутончики... Чаще всего он останавливался на одной из них – брюнетке с тонким нервным ртом и глазами, большими и беспокойными, как черные огоньки.
Ее звали Дина. Если другие девушки были не прочь развлечься с ним, то Дина была по уши в него влюблена. Это было очевидно всем, и Витьке тоже, хоть он старательно делал вид, что ничего не замечает.
Дина была красива диковатой сумрачной красотой. Ее кошачье тело налилось такой пластикой, упругостью и черт знает чем еще, что у Витьки саднило внутри. Хотелось оборвать с нее одежду прямо в коридоре, хотелось сунуть в нее член, утопить его в гибком теле – и трахать, трахать ее до посинения, и залить спермой до ушей…
Где бы не появлялась Дина – в ее терпкой женственности было что-то неловкое, полузапретное, будто она была голой, - хоть она всегда одевалась и вела себя сдержанно, даже слишком. Ее взгляды пронизывали Витьку такой страстью, что он физически ощущал их, как ветер или струи тока. Ему было от этого и сладко, и неловко. Он все собирался поговорить с ней, но не знал, что сказать ей, и откладывал разговор «на позавчера».
Однажды на вечеринке он вышел на лестничную клетку – и очутился наедине с Диной.
Было это весной. Оба они немного выпили, оба были пьяны апрелем и песнями Эдит Пиаф... Витька не знал, как это получилось, - но опомнился он уже тогда, когда его губы слепились с Диниными губами, а руки ползли по голым плечам, стягивая тряпки прочь.
На улице собиралась гроза. Порывы весеннего ветра, горько-сладкого от цветущих яблонь, обдавали их влагой, проникали под кожу, холодили нутро... Витька лихорадочно раздевал Дину, дрожащую на ветру. Сумрачная, пьянящая прелесть ее тела, губ, грудей зудела в Витькином теле, драла в паху - и он кусал от нетерпения Динины соски, большие, вздыбленные кверху и набухшие, как вишни. Мысли о Лине мигали где-то на задворках сознания, как телевизор, который никто не смотрит.
Сбросив с Дины все до тряпочки, он вывалил член и, задыхаясь от телесного голода, всосался губами в ее дрожащий рот...
И в этот момент на них рухнула Вселенная.
Витьке показалось, что ему забили в макушку огромный ржавый гвоздь, а глаза выжгли огнем. Дина взвизгнула, и Витька ухватился за нее, чтобы не упасть.
Где-то зазвенели осколки выбитых окон... За окном пылало дерево, подожженное молнией. Гроза накрыла город; гремели новые и новые раскаты, оглушительные, хоть и не такие жуткие, как первый.
Витька снова повернулся к стонущей Дине, шепнул «не бойся», дрогнул от пронзительной прелести ее грудей, ее испуганных сверкающих глаз, прижал ее к себе, уперся членом в горячие складки...
И застыл. Взгляд его пересекся с темным Дининым взглядом... и Витька отступил, натягивая брюки обратно.
Витька хотел ее, хотел зверски, как жеребец, - но... Но он лихорадочно одевался - и, бормоча невнятные извинения, опрометью бросился вниз по лестнице.
Сверху слышались крики брошенной Дины, - но Витька несся вниз прыжками через три ступеньки, выскочил под проливной ливень, нырнул в седые струи и побежал, спасаясь от собственного стыда.
У остановки он рванул из последних сил: подъезжал автобус. Едва втиснувшись в него – автобус был забит доверху, как и водится в грозу – Витька схватился за поручень и, выглянув из незакрытых еще дверей, увидел женскую фигурку, сидящую на остановке.
Что-то в ней привлекло его внимание, хоть двери тут же закрылись, и он вынужден был отвернуться. «Почему она не села в автобус?», подумал он – и вывернул шею, чтобы рассмотреть ее сквозь мокрое стекло.
Глянул – и застыл. Автобус тронулся, и Витька упал, вдруг потеряв силу. Не слыша ругани пассажиров, он поднялся и вновь прильнул к стеклу – но автобус уже отъехал, и остановка скрылась за поворотом.
- Остановите! Остановите! – орал Витька и молотил двери руками.
Скандал вскипел мгновенно, как электрочайник, и Витьку зажали в угол: