— Ты чувырла, чудо в перьях, — повторял ей Геннадий Петрович, целуя лысую головку, — что ты наделала? НУ ЧТО ТЫ НАДЕЛАЛА? Ну зачем это?..

— Иыыыы!... — тянула Даша, вымазывая его слезами и тушью.

— Ээээыы! — дразнился тот и мял ей груди сквозь блузу. — Ты кошмарище! Ты чудик-инопланетянин! Щетинистый, как свиноматка. Вот щас буду брить тебя.

Не выпуская Даши, он добыл из портфеля тюбик крема, бритвенный станок, выдавил ей на лысину снежную гусеницу — и стал нежно растирать по черепу, обмазывая его со всех сторон. Круглая, перемазанная, смешная до ужаса Даша всхлипывала и жмурилась. Обмазав ее, Геннадий Петрович потянулся было к станку... но не выдержал и стал лихорадочно срывать с нее тряпки. Оголив Дашу, он потянул ее на пол и влез сверху, не раздеваясь, и расстегнул брюки, и вывалил хозяйство прямо в пизду, такую же вымученную и голодную, как его елда, и вдавился сразу до упора, срастаясь с Дашей лобками, и отпустил бедра на волю, позабыв о тормозах...

Дашкина лысина, обмазанная кремом, драла ему кровь тигриными когтями, и Геннадий Петрович выл от жестокого, терпкого желания, горького и пьяного, как шведская настойка.

— Ага, ревем черными слезами, — злорадствовал он, хоть и сам всхлипывал, как карапуз. — Вот тебе, вот тебе! — ебал он Дашу и ехал на ней, как на санках, по полу. — Ну что, ну что, ребенок, лысый глупый зареванный ребенок, тебе это подходит? Они были правы — я совратил тебя, глупый психованный ребенок, — пыхтел он, загнав Дашу в угол, и заебывал ее до визга, и целовал в губы, облизывая соленый металл пирсинга.

Это был странный секс: им хотелось срастись телами, продрать кожу, влезть друг в друга и там, внутри успокоиться, слепившись с любимой плотью. Они лезли друг на друга, слепляясь грудями, животами, ногами, плечами и губами; они карабкались друг на друга, как котята или медвежата, и распалялись тем сильнее, чем больше не получалось срастись воедино. Когда они кончали — им было мало единства, и они царапали друг друга ногтями, и Даша обнимала Геннадия Петровича ногами, вдавливая в себя, чтобы он проник в нее до самого сердца, и хныкала оттого, что он близко, но не весь внутри, в ней, в ее теле, а только засунулся в нее хуем с яйцами и не помещается там целиком...

Потом Геннадий Петрович брил Дашу, лопаясь от странной щемящей горечи.

— Забавно, — говорила намыленная Даша, — в приемной обвинили нас в этом самом, и я ведь ходила туда и рассказывала им, как у нас с вами все благородно...

— Мда. Накаркали, что называется, — смеялся Геннадий Петрович. — Ааааа! Опять дверь не закрыта. Вот кошмарики...

Он подскочил к двери и щелкнул замком.

***

В тот же день Даша переехала из общаги к Геннадию Петровичу. В декабре Геннадия Петровича заставили написать увольнительную. Ему пришлось заняться подработками, а Даша оказалась у другого педагога. Она нагло сачковала занятия, и на третьем курсе, когда ей стукнуло восемнадцать, бросила институт, уехав с Геннадием Петровичем в США.

На этом их следы теряются. Однажды Жора Нетудыхата, сотрудник Геннадия Петровича, вернулся из-за океана и рассказал, что видел их в Луисвилле. Он говорил, что они держат там галерею, что Даша до сих пор лысая и в пирсах, а Геннадий Петрович отрастил бороду и стал похож на довольного Карла Маркса с шоколадной обертки.

  • Страницы:
  • 1
  • ...
  • 5
  • 6
  • 7