Обнаженная с нимбом

— Хочу. Эээ... а можно в ванную?

— Конечно.

Он искусал все губы, пока она раздевалась. Наконец открылась дверь, послышались шаги — шлепающие, босые...

(«Ааааааа! неужели?... «)

— Я готова.

Голос ее снова звучал октавой ниже. Виктор Евгеньич уставился в пол, но заставил себя поднять глаза...

Она была полностью голой.

— Что мне делать?

— Так, давай-ка вот сюда, — заcуетился Виктор Евгеньич, — вот сюда, к свету, к окошку... садись вот здесь, вот... нет, не так, чуть-чуть грудку выгни вперед... вот...

«Ой-ëй-ëй, как мы стесняемся, можно подумать... или в самом деле?» — думал он, долго и шумно усаживая Карину, и не верил тому, что смотрит на ее соски, упругие, розовые, как его любимые цветы, которые он часто рисовал, но не знал, как называются...

Наконец Карина была усажена, а он сидел за мольбертом и разводил гуашь.

Дело не ладилось. Он понял это в первую минуту работы, когда еще ничего не было сделано. Процесс не стал на рельсы: кисть шла мимо невидимых контуров, а Карина сильно стеснялась (или безупречно играла стеснение): сидела, как на заборе, горбилась, бычила лоб... Кроме того, он быстро понял, что не столько рисует, сколько смотрит на ее пизду, полуприкрытую простыней. Лепестки, видные ему, как на ладони, влажно поблескивали в солнечном луче, и почему-то это интересовало его больше, чем рисование.

Неловкость нарастала, несмотря на попытки заглушить ее показным азартом. Виктор Андреич ругал себя за свой тон, за каждое сказанное слово и за то, какое дерьмо вырисовывалось у него на картоне. Карина стала дергаться, и ему пришлось делать ей замечания...

Внезапно она спросила:

— Виктор Евгеньич, а можно мне в душ? На минутку?

— Можно, конечно, — сказал тот, провожая ее взглядом. По внутренней стороне розового бедра стекали две липкие капли...

Минуту или две он прислушивался к звукам из ванной, затем подкрался к дверям...

Сомнений не было: сквозь шум воды слышался сдавленный стон.

«И что? Как мне войти?», думал он, — и вдруг неожиданно дернул дверь.

Она была незаперта, и Виктор Евгеньич чуть не упал. В облаке пара, дохнувшем на него, розовела мокрая Карина. Стон сразу сорвался на визг, и она отпрянула, — но Виктор Евгеньич все равно успел увидеть, как она корячила коленки, поливая из душа растопыренную малиновую пизду. Застыв, она выронила душ, и тот окатил Виктора Евгеньича.

— Так, — сказал тот, чувствуя, что счет идет на секунды, — а ну давай сюда.

Ему было страшно, но он сжег все мосты и пер напролом. — Давай, давай, — он прикрутил воду, и сразу воцарилась тишина, от которой было еще страшнее. — Давай, Карин, давай. — Он взял оторопевшую Карину за руки и потянул к себе.

— Что вы... что вы де... — лепетала она.

— Давай вылезай отсюда... вот так... и на краешек...

Он действовал быстро и решительно. Карина покорно вылезла из ванной и присела на бортик, шлепнув мокрой попой.