Она

- И что же она рассказала? - спрашиваю.

- А все!

Умная Надя могла рассказать слишком много, и я вдруг слышу свой голос из своей глотки:

- А она говорила, что я безумно люблю тебя?

Она шла в тот момент передо мной, остановилась, в стройной спине под тонким свитером появилась какая-то неуверенность, обернулась. Глаза опять опущены, румянец, все как раньше. До меня дошло, что я такое сказал, и руки-ноги тоже как не свои стали.

- Нет, - отвечает, и так и стоит столбом. Я называю ее ласковым именем и повторяю:

- Так вот, я очень-очень тебя люблю.

А в ответ тишина. Как стояла столбом, так и стоит. А я весь ушел в слова, о руках-ногах-и-всякой-прочей-фигне вообще забыл. Так и стоим. И без всякого желания, просто вспомнив, что надо, я взял ее за плечи. И тут как будто пружина в ней распрямилась, закрученная за всю жизнь, и снятая с предохранителя минуту назад. Она подалась мне навстречу всеми своими эрогенными зонами сразу. И нежными губами, и закрытыми глазами, и тонкой шеей, и упругой грудью, и стройными бедрами и всем, что есть на свете. Наверно, я сделал то же самое, и мы столкнулись на полпути друг к другу, прямо посередине главной аллеи и стали обниматься и целоваться.

Ни с кем и никогда больше в жизни я не целовался так искренне самозабвенно. Я к чертовой матери забыл и Кама-Сутру, и д-ра Кинси, и Плейбой, и Куприна, и Набокова и все что я так тщательно изучал специально для этого случая. Просто я целовал ее лицо, и она подставляла мне его. Я гладил ее грудь, и она прижималась ею к моей руке еще крепче. У меня встал, и она помогла ему, застрявшему в джинсах, и прижалась своим животом к моему, а я положил руку ей на ягодицы и прижал всю ее к себе со всей силы, а она тихонько пискнула и окончательно растаяла. Мы покачнулись, пролетели к краю аллеи и свалились на землю, я только успел отвернуть от кустов. Она оказалась на мне, я поднял ей свитер и прижался лицом к ее животу, руками схватив голую грудь (по обыкновению она была без лифчика). Может быть, у нас все получилось бы и в тот раз, если бы не вожатая соседнего отряда, почти прямо под окнами которого мы и завалились. Черт ее куда-то понес посреди ночи. Мы услышали отдвигающийся засов, увидели, как включили свет, быстренько вскочили и выбежали на аллею. И тут же натолкнулись на эту вожатую. Она испугалась, но узнала нас. И увидев запыхавшиеся наши лица, решила, что мы со всех ног бежим в отряд. Еще и говорит:- Бегите, бегите, ребята. Поздно уже! - вот дура! Дошли до отряда, постучались. Надя вышла нам открывать, и мы не отказали себе в удовольствии поцеловаться, пока она возится с засовом. Ей было очень интересно, что же было на собрании, и позвала нас к себе. Я, боясь за себя, сел по другую сторону стола от Нее. Мы с жаром вместе рассказывали о своем успехе, перебивая друг друга, не обижались, и Надя должна была быть довольной своей работой.

Наши уединенные встречи с Ней продолжались. Мы обнималась и целовались везде, где нас никто не видел. Однако "это" как-то сразу вышло из планов. Она стала отстраняться, когда я опускал свои руки слишком низко, больше не прижималась ко мне всем животом, хотя против ласок груди она ничего не имела.

На работу времени стало не хватать, да и желания особого работать не стало. Однако, как люди ответственные, мы должны были делать свое дело, и нам приходилось сидеть на веранде до полуночи, до часу, а порой и до двух. Обычно оставался я один, потому, что вдвоем - не работа. Я не мог ни о чем думать и что-либо делать в ее присутствии. Наклонится она над столом - и я не вижу ничего, кроме того, что за расстегнутыми верхними пуговицами отвисающей рубашки. Встанет коленками на стул - и ее кругленькие ягодицы плотно обтянутые брюками или шортами заполняют все мое сознание. Сядет рядом - руки не могу удержать при себе, и те, предательницы, сами тянутся к ее непередаваемо красивым бедрам. Сядет напротив - не могу оторвать взгляда от ее милого лица, длинных ресниц и плотных губ, которые бывают такими нежными и страстными.В общем, довольно скоро стало тяжело вставать по утрам. Сначала я закосил специальную (кстати, мной же и организованную) зарядку с 3 км кроссом за территорией лагеря. Потом не встал и на основную зарядку. Надя видела, как мы работаем, и эти выходки стерпела.

Но когда однажды было пора уже выходить на линейку, а мы с ней еще спали (в смысле Она и я спали в то утро каждый в своей палате), Надино терпенье лопнуло. Она стала стаскивать с меня одеяло (никогда раньше она так мальчишек не будила), орать, какие мы с Ней гады, что девочка за нас уже в пионерскую сбегала за флагом, и все такое. Я вскочил, злой спросонья как черт и взял ее в захват, и одновременно правую кисть на болевой. Она завизжала так смешно, что перестала быть вожатой, а стала просто девчонкой, на 4-5 лет всего старше меня. Она попыталась вывернуться отчего только плотнее прижалась ко мне. А я стою в одних трусах, выше нее ростом, и держу ее в полной своей власти. Тут то у меня все проснулось, и по-юношески мгновенно и сильно. Увидеть я ей этого не дал, так как быстро отвернулся и стал надевать шорты, рубашку и галстук. После линейки я как псих просил у Нади прощения, и она мне его охотно дала, наверно, считая и себя отчасти виноватой.

Весь день я ходил как заведенный думая, как Это сделать с Надей, и терзаемый сомнением, по поводу того, насколько это будет нечестно по отношению к Ней. Гениталии в тот день явно перевешивали голову. Вечером был очередной матч местного футбольного чемпионата, и наши играли "на выезде". Я не пошел, что никого не удивило и не обидело. Я и Она не придавались популярным развлечениям типа пляжа (загорать все равно не дают, купаться по свистку) и кино. У нас было и работы всегда полно, а в последнее время и другие интересы появились. Но Она должна была идти, потому что была капитаном команды болельщиц. Девчонки нашего и другого старшего отряда надели нашу лагерную форму волейбольной сборной - обтягивающие белые футболочки с эмблемой лагеря и обтягивающие же красные атласные трусики. Тогда у нас еще никто, даже среди воспитателей, не знал, что в Штатах это давно придумано. У нас эту идею восприняли хорошо, и это должно было стать первым выступлением команды болельщиц. Отчасти мое желание не ходить на матч было вызвано и Ее участием. Мне не хотелось смотреть на нее в облегающем костюмчике наравне со всеми. Не было ни малейшего желания слушать, как пацаны будут обсуждать ее сиськи и жопу и строить несбыточные предположения на свой с ней счет. Всем сказал, что буду читать газеты, наш редактор уже давно тряс с меня обзор международных событий. Я же за "Зарницей" и кружком бальных танцев света белого не видел. Взял у начальницы подшивки и пошел в отряд. Постучался к Наде, и попросил помочь разобраться. Она знала, что я и сам справлюсь, но согласилась помочь, думая, что я пытаюсь найти большего примирения. Мы сели за стол рядышком, склонившись над газетами. Стали о чем-то говорить, но через некоторое время я перестал понимать происходящее и только запах ее волос остался из окружающего меня мира. Я отклонился на спинку стула и стал смотреть на ее спину, шею, кудрявые темно-каштановые волосы и уши с дырочками, но без сережек. Она обернулась ко мне, ожидая, очевидно, ответа на заданный вопрос. Я не стал переспрашивать, а наклонился к ней и обнял ее со спины, взявшись за грудь. Она не испугалась, не вздрогнула, не запищала. Все с такой же непринужденной улыбкой спросила:

- А ты уверен?

Сейчас я гораздо старше той Нади, но все равно каждый раз, когда вспоминаю этот случай, нахожу все больше смыслов в этой простой и на первый взгляд банальной фразе.

Я был уверен.

Это не было той сумасшедшей бурей эмоций, как у нас было с Ней на аллее. Никто никуда не бросался, не падал и сознания не терял. Она повернулась ко мне лицом, освободив таким образом, свою грудь, и стала гладить меня через рубашку. Я снова взялся за ее грудь, на этот раз обеими руками, и понял, что она в лифчике. Я много слышал анекдотов и рассказов пацанов о всяких случаях с лифчиками, и я в свое время довольно скрупулезно изучил мамин бельевой ящик. Я не был уверен только, что справлюсь на ощупь. Я расстегнул ей одну пуговку, и она тут же расстегнула одну мою, и стала гладить мою шею и грудь напрямую, не через рубашку. Это оказалось намного приятнее, и я вздохнул поглубже в знак одобрения. Я не знал, что делать с ее пионерским галстуком, который она почему то не сняла, но игра в пуговки увлекла меня и я не стал пока думать о галстуке. Тем более что впереди еще был лифчик. Так пуговка за пуговкой мы почти одновременно добрались до ее юбки и моих джинсов. Правила ее игры были простыми: я делаю что-то первым, а она повторяет. Я должен был начать следующий кон. Я вдруг вспомнил, что мы еще не разу не поцеловались. Это было не по науке, и я потянулся губами к ее лицу. Она тихонько, но убедительно увернулась, подставив взамен свою шею. Рубашка ее была полностью расстегнута, и шея доступна для поцелуев, но на ней все еще был пионерский галстук. Попытался снять с нее этот дурацкий галстук, но левой рукой у меня не получалось, а когда я попробовал освободить правую, занятую поглаживанием ее живота, она схватила мою руку и положила ее на место. Едва я возобновил свои попытки развязать в принципе нетугой пионерский узел, как она засмеялась тихонечко и со всей силы затянула галстук у себя на шее. Пришлось вытаскивать воротник из-под галстука. Мы сидели у стола почти у самого окна, и кто-нибудь высокий или находящийся на достаточно большом расстоянии мог видеть все. Шторы у Нади были подняты и занавески открыты, мы ведь с газеты читали. Тут под самым окном раздались совсем детские голоса. Наверно, какие то октябрята из младших отрядов сбежали поиграть на запретной для них территории. У самого окна стояла кровать, и Надя подошла к ней, на нее встала на колени и дернула шнурок, опускающий плотную штору. Мне была видна ее спина, лямка от лифчика, отставленная попа в белой юбочке и ножки в теннисных тапочках. Ждать ее возвращения к столу было совершенно бессмысленно. Тут стало темно, и я только слышал, как она слезает с кровати. На ощупь я включил настольную лампу и пошел ей навстречу. Она пыталась дотянуться до лампы и выключить ее, но я не дал, повалив ее на кровать. Лифчик у Нади расстегивался спереди, и конструкция замочка оказалась мне знакомой, но что-то его заело, и я стал нервничать. Надя восхитилась моим умением, и попросила не рвать лифчик, потому что он импортный и ее любимый. Вот крючок свободен, половинки лифчика откинуты в стороны и я в очередной раз застыл в нерешительности, выбирая, что же делать дальше. Тут уже Надя сама положила свою руку мне на затылок и наклонила голову к своей груди. Она, наверно, хотела, чтобы я сразу стал целовать ее соски, но я ткнулся носом между ее маленьких упругих грудей и стал дышать ее запахом, ее духами и потом. Руки же мои заняты были ее грудью, шеей, плечами. Я теребил ее соски пальцами и перекатывал упругую плоть в своих ладонях. Я гладил ее шею и щекотал за ушами, я нежно поддерживал драгоценный груз ее груди с боков, касаясь одновременно внутренней стороны ее рук. Потом я дышал ее подмышками, шеей и волосами, исцеловал ее всю от макушки до так и не расстегнутой пока юбки. Мне совершенно не хотелось ее губ, после первой попытки я даже не пытался к ним приблизиться, тем более, что ее губы тоже все время были заняты делом. Игра не прекращалась ни на секунду. Ни один мой поцелуй не оставался без ответа. Она гладила мне грудь и спину, целовала и покусывала мои соски и кожу под подбородком, тихонечко щекотала руки и туловище.

Все это время я сидел верхом на ее бедрах, и когда перенес поцелуи и ласки совсем низко, мне пришлось сдвинуться на ее голени, чтобы спокойно заняться юбкой. У Нади были другие идеи по поводу последовательности ласки, и онасразу раздвинула свои ноги, согнув их в коленях. Ее ноги оказались на уровне моей головы, в прямой досягаемости губ и носа и я припал именно к ним. Я забыл обо всем, что читал и что слышал. Все для меня слилось в букет запахов, ее, Надиных запахов. Здесь рядом были ее ножки в белых носочках и плотно зашнурованных теннисных тапочках, и я вдохнул и этого ее запаха. Одним движением я снял с нее оба тапка, и потом мы с ней вместе сняли по одному ее носку. Игра на время прервалась, она смотрела на меня с интересом, и как мне показалось, с удивлением. Ей было явно любопытно, что я буду делать дальше. Я вдохнул запах ее ступней и лодыжек и тихонечко касаясь только волосков провел ладонями по ее голеням. Потом стал целовать и покусывать ее пяточки. Они были такого маленького размера, какой я носил во 2 или 3 классе. Мне вдруг показалось, что это я старшее ее на 4 или 5 лет, и проникся к ней каким то странным чувством ответственности, что ли, и немного жалости. Насладившись ее маленькими ножками, я упер их в свою шею спереди и стал снова приближаться к заветной юбке. Мне было приятно, что эти две маленькие ножки у меня здесь, под подбородком, и что ими по прежнему можно дышать. Чтобы я смог дотянуться до пояса Наде пришлось согнуть свои ноги и развести колени. Под юбкой я увидел обычные белые х/б трусики без всяких кружавчиков, такие маленькие девочки носят. Что-то притягивало меня к этим беленьким трусикам, отчего-то хотелось бросить все и уткнуться в них лицом, дышать, есть, и пить из них, всю свою жизнь посвятить именно этим маленьким трусикам. Но юбка звала в бой, и я пролетел мимо трусиков и снова оказался у Надиного живота. Пока я там внизу развлекался, животик покрылся крошечными капельками пота. Я увидел каждую из них, когда приблизился почти вплотную. Любуясь этой картиной (жанр даже не подобрать. Больше всего это похоже на пейзаж), я наконец приступил к расстегиванию юбки. Несмотря на то, что я уже видел, что там меня ждет, мне казалось очень важным освободиться и от этой оболочки. Надя снова вступила в игру и попыталась дотянуться до моего ремня. У бедняжки в такой раскорячке мало что получилось. Но убирать ноги с моего горла она не хотела, наверно, думала, что мне это очень важно. Я оценил эту заботу и слегка погладив одну ножку, снял с себя и отпустил. Вторую она все равно оставила. Тогда я просто погладил и эту ножку. В конце концов, мне было бы просто не снять юбку, когда у нее ноги в стороны. Она, умница, все поняла и послушно вытянулась подо мной. Я снова верхом сидел на ее бедрах, и мы потихонечку раздевали друг друга. Я закончил расстегивать раньше ее, и ждал, пока она все расстегнет. По счету, отмеренному легоньким качанием на кровати мы сдернули друг с друга наши одежды. Вид самого таинственного, самого прекрасного места женского тела, прикрытого тонким-тонким слоем белоснежной ткани меня заворожил, я смотрел как загипнотизированный на это зрелище и поначалу даже не заметил на этой ткани большое мокрое пятно. Я вспомнил, что это значит, и что из этого следует и где то далеко в голове отметил прохождение еще одного контрольного пункта.

Не знаю ничего о предыдущем Надином опыте, но и она не без любопытства смотрела на свою картину. Из моих модных, тоже белых трусов, не помещаясь в них, торчала головка моего обрезанного (я не иудей и не мусульманин, но так получилось) члена. Так мы любовались открывшимися видами, и Надя, приподнявшись, лизнула меня в самую дырочку. Мне показалось, что все, кончаю. Я увернулся и стал окончательно снимать с нее юбку, по правилам игры она должна была снять с меня штаны. Я опять справился быстро, а ей еще мешали мои кеды. Она стала наклоняться вниз всем телом, наверно, чтобы отплатить мне той же монетой за снятые с нее тапочки и носочки, но я быстрее нее дотянулся до шнурков и вместе с носками скинул кеды. Иллюзий по поводу ароматов МОИХ ног у меня не было.

И вот мы в последнем перед штурмом базовом лагере. Вдвоем, в одной связке, одинаково экипированные и одинаково рвущиеся к вершине. Я все хотел как-нибудь спросить, как нам предохраняться, но не хотелось портить нашу идиллию словами, тем более столь грубыми и утилитарными. Отложив решение этого вопроса до начала последнего броска, я стал поглаживать ее под резинкой трусиков, с каждым разом открывая все больше и больше. Когда показались уже густые курчавые волосики, Надя сказала первую фразу после моей "Да, уверен":

- Погаси свет.

- Не погашу.

- Я стесняюсь... Я никогда не делала этого при свете.

- А ты много это делала? - задал я очень важный для меня вопрос.

- А ты?