- И привёл при этом в сильный беспорядок твоё платье, - не без ехидства замечаю я. – Он уже ушёл?
- Да, я сразу же отослала его.
- Он часто тебя навещает?
- Обычно мы с ним встречаемся по выходным и ходим в кинематограф. А здесь он бывает редко.
- Когда нас никого не бывает?
- Я всё собиралась сказать Лидии Сергеевне, но не успела…
- Ты меня прости, Уля, за это любопытство. За четыре дня, что я провёл на даче, со мной столько разного приключилось, что я теперь совсем другими глазами смотрю на каждую женскую особу, будь то моя маман или Катя… А вот теперь и на тебя тоже…
Горничная молчит, непонимающе глядя на меня. Замолкаю и я, не зная, как продолжить разговор в нужном направлении…
- Да садись ты рядом! – наконец, предлагаю я.
- Не положено, барин, - отвечает она, отклоняя протянувшуюся к ней мою руку.
- Ну хорошо, расскажи мне что-нибудь о себе!
- Да что рассказывать-то?
- Откуда родом, где родители и чем занимаются, как попала к нам?
- С Рязанщины я. Отец крестьянствовал, потом работал на фабрике в Зарайске. Я, как старшая, помогала матери в деревне с остальными детьми, а их она нарожала 8. Когда подросли два первых последыша, меня забрал к себе отец, устроилась горничной, затем переехала в Коломну, а оттуда – сюда…
И снова наступает тягостное молчание. Решаюсь прервать его таким вопросом:
- Ты разрешаешь своему жениху целовать тебя и делать другие вольности?
- Ну что вы, барин, как можно?
- Что значит «как можно?» - говорить об этом или делать?
- И то, и то…
- А если что-то одно? Допустим, не говорить, но делать?.. Ты же не откажешь мне, если я сейчас тебя попробую поцеловать?...
- Вы уже поели? – вместо ответа спрашивает она, берёт со стола тарелку и чашку и спешит на кухню.
Я поднимаюсь и следую за ней. Она стоит у раковины и моет посуду. Подхожу к ней сзади, беру за мощный торс, говоря:
- Да погоди ты, Уля, успеешь этим заняться…
И, просунув обе руки ей подмышки, обхватываю ладонями груди.
- Нет, нет, - возражает испуганно она. - Нельзя так… посуда же грязная!..