Продай Наташку!

"Твои проблемы!" – неестественно свирепо прорычал я, и она уже откровенно хихикнула.

Я продолжал ее медленно гладить по спинке. Рука ложилась Наташке на шейку, сползала, слегка касаясь, к пояснице и отрывалась от тела – а в это время другая рука шла вниз.

Но постепенно, совсем незаметно, руки мои стали отрываться от малышкиной спинки чуть-чуть позже. И вот я уже начал поглаживать и верхнюю часть ее попки. Наташка не сразу это заметила, потому что изменения были очень медленными, с каждым проходом руки мои спускались всего на какой-то сантиметр дальше.

Заметила мокрощелка только тогда, когда мои руки уже доходили от шейки до серединок ее ягодичек – самых вершин ее полушарий. Наташка задрыгалась. Все ее страхи воскресли. Ладно, только что ее отшлепали – может, действительно в воспитательных целях, а не для чего-то там, но сейчас все подозрительно смахивало на то, что ее лапают.

"Прекрати сейчас же! Отпусти меня!" – потребовала она. "Хорошо", - ответил я, продолжая так же ласково и спокойно ее целовать, и гладить, спускаясь все ниже и ниже: по капле, совсем по чуть-чуть...

Мой ответ успокоил голышку на какое-то время, но потом она поняла, что ничего не изменилось. "Ну так отпусти же!" – удивленно повторила Наташка. "Ладно, как скажешь", покладисто отозвался я, продолжая заниматься своим делом.

Она еще несколько раз требовала: "перестань!", и я каждый раз соглашался – а сам продолжал нежно, легонько, не пугая, целовать в глазки, в щечки, в лобик. Так же размеренно и осторожно, ни в коем случае не лапая, гладить.

Мои ладони проходились уже по всей ее попке, а расслабленно висящие пальцы иногда касались устья Наташкиной письки.

Спускаться еще ниже я не стал. Мои руки так и проходили по спинке лягушонка, по ее попе – и поднимались. Мягко. Нежно. Убаюкивающе...

И Наташка снова начала успокаиваться. Наконец, я почувствовал, как она расслабилась и доверилась моим рукам. А я все продолжал. В том же ритме. Так же легонько и мягко. Не трогая ниже.

Наташка легла щекой мне на грудь. И совсем уже неубедительно попросила: "ну отпусти". "Ладно", не стал спорить я, одной рукой продолжая те же движения, а другой перебирая ее волосы, от которых пахло речкой. "Обещаешь, а сам...", хмыкнула голышка. "А я тоже врун. Ладно-ладно, мы уже спим – помнишь? Мы с тобой компания врунишек" – прошептал я и поцеловал в ушко, чувствуя, как она улыбается.

"Не болит?" – сочувственно спросил я, впервые кладя руку ей на попку. То есть, впервые не проходя попутно, а положив именно на нее. Наташка испуганно вздрогнула, сжала ягодицы, но почти сразу расслабилась: мне уже было можно. Качели, которые взлетали и опускались весь этот длинный вечер, принесли нас сейчас в новую страну – в которой лежать на мне голышом с моей рукой на попе было можно. Где от этого было тепло и приятно, а не мучительно, до судорог, стыдно.

"Сам отлупил, а сам спрашивает", - как-то кокетливо отозвалась Наташка и потерлась об меня носом. "Сама напросилась, и сама возмущается" – в тон ей ответил я и начал нежно массировать ее попку концами пальцев. Нет, не лапать, а именно массировать и гладить – и мы оба понимали, что я не лапаю ее, а сочувствую (искренне, кстати, что бы вы там не думали) и понимали, что другой это понимает. В моих касаниях не было ничего, кроме нежности, никакого похабного подтекста. Мы были сейчас чисты и невинны. Мы чувствовали друг друга, понимали, знали, любили. Мы верили друг другу. Мы были одним.

Но при всем при том я оставался подколодным гадом. И знал, что сейчас Наташкины качели сделают следующий взлет...

Как следует прогладив голышкину круглую попку, утешив эту попку, извинившись перед ней, мои пальцы совершенно естественно скользнули между ее половинок.

"Подожди, а это что?" – спросил я. – "Так Ленка тебя не намазала кремом? Вот паразитка, получит она у меня!".

"Я сама не дала, я что – младенец?" – Наташка ответила довольно спокойно, потому что мои пальцы сразу вернулись на давно пройденные и разрешенные места: ничего страшного не произошло.

"Сама не дала? Дурында, целый день в мокром. Опрелости пойдут. Потом лечиться полгода будешь. Ничего никому доверить нельзя, что за народ безмозглый", - ворчливо-ласково забурчал я, - "ладно, сейчас..."

Я нашарил под матрасом крем, выдавил побольше на палец, и начал смазывать Наташке ущелье между круглыми половинками попки. Ногами я раздвинул еще пошире ее ножки, постаравшись сделать это не грубо.

Все произошло так быстро и естественно, что Наташка растерялась. Она было сжала половинки, но потом, похоже, поняла, что после всего стесняться меня как-то глупо, и задумалась...

А я аккуратненько мазал ей складочку попки с самого верха, все время добавляя крем. "Ну что же ты такая глупышка у меня, заболеть хочешь?" – тихонько и по-доброму укорял я Наташку, иногда касаясь губами виска, щечки, ротика – чего придется.

Я все старался делать очень нежно, осторожненько раздвигая ее ягодички той рукой, в которой держал тюбик, спускаясь по складочке ниже и ниже, смазывая не только самую серединку, а все более широкую полосу: все те места, где половинки попки касались друг друга. Все это время я тихонько гудел шмелем Наташке в ухо всякую добродушную ерунду – чтобы она вслушивалась в мой голос, отвлекалась, чтобы не начала психовать.

Дойдя до ануса, я сначала густо промазал его сверху, потом мой палец с порцией крема скользнул на фалангу внутрь, осторожно покрутился и поворочался там, и почти сразу же вынырнул. Каждый раз подбавляя крема, я прошел по промежности, и занялся писькой. Без нажима, теми же ритмичными движениями, в том же темпе - давая Наташке почувствовать, что для меня ее писька не представляет какого-то интереса, что для меня это просто еще одна часть ее тела, такая же, как остальные.

Когда я добрался до письки, Наташка резко дернулась. Я подбавил нежного ворчания в голос: "ну вот и все, сейчас намажем, и я тебя отпущу.И будешь ты дальше совсем самостоятельный человек, будешь спать на свободе...", и она опять немножко успокоилась.

"Я сама намажу", - сделала Наташка последнюю попытку. "Ты сама уже намазала", - вроде как не поверил я ей. И голышка смирилась.