Три картинки

— Нет, ты скажи. Слово дай.

— Ы — сказал мужик.

— Хорошо. Потому что иначе будет пиздец и тебе, Федор Николаевич, и твоей жене Ирине Семеновне, и пиздюку твоему Филиппу, по которому триста-девятая плачет, и пиздючке твоей Инне, по которой плачет уже сто-девяносто и двести-двенадать. И всему твоему колхозу, где вы на мелком подсосе у настоящих людей сидите, и по которому плачет лесная полянка и лопата в багажнике.

Лисовский укоризненно покачал головой.

— Вас всех сварят, сука, в бензине с твоей заправки. Видишь, какой у нас уровень осведомленности? Вот так готовятся к войне, чтобы взять за сраку и порвать. Понимаешь? А ты, хуйло, спрашиваешь: «Кто этот молодой человек»? Чтобы так спрашивать надо, как минимум, уже знать — кто этот молодой человек. Я вот знаю, кто ты такой, а ты — нет. Знаю — на чем и куда ты ездишь, как воруешь и чем живешь. Как ты собрался воевать? Я доступно разъяснил, Федор Николаевич?

— Ы — повторил мужик.

— Хорошо. И учти, сковородкой — это для примера. В другой раз буду пиздить холодильником.

Лисовский, как в вальсе, повел мужика спиной на выход, открывая им двери. Довел, вытащил мокрый створ «фроммера» изо рта пациента, развернул его лицом на выход, покрутил барабанчик защелки входных дверей и дал пинка.

— Фуфли. — сказал мужик, оборачиваясь в коридоре.

— Что?

— Офуфь. — мужик показал на туфли, стоящие у двери

Лисовский выбросил мужику, один за другим, оба ботинка.

— И учти. Я твой ФЕД-Петролеум в кулаке держу. Я твой ужас. Я тебе сейчас не пизды дал, а просто намекнул на возможность получения настоящей пизды. Детали я тебе в письме разъясню, как и условия капитуляции. Все, нахуй пошел. И про Оксану забудь, налоговичку свою еби. Пока вы оба на свободе. Лифт не работает, кстати, пешком топай.

Лисовский захлопнул дверь и обернулся. Оксана стояла в коридоре, глядя пустыми глазами. Все пошло не так, вообще не так, и никаких слов уже не оставалось. Лисовский вздохнул. Раз слов не оставалось, надо было делать поступки.

Лисовский подошел к Оксане, взял ее за руку и вложил в нее рукоятку пистолета.

— Это венгерский «фроммер». Редкая вещь. Калибр дурацкий, конечно, но я четыре коробки патронов привез. На любой вкус. В рюкзаке лежат. Надо будет, я еще достану.

Оксана взяла пистолет, уткнула его в лоб Лисовскому и нажала на спусковой крючок.

— Он на предохранителе. Там сбоку штучка такая. Давай покажу.

Оксана заплакала, навзрыд, как побитый ребенок. В ночной рубашке, мягких тапках и с венгерским пистолетом в опущенной руке. Лисовский обнял ее и погладил по голове.

— Твой бывший, Кирилла папа, да? Зачем он приезжал? Ладно, я знаю зачем. Не говори, если не хочешь. Он больше не приедет. Можно, я разденусь? И в кухне прибрать надо.

Оксана всхлипывая, цеплялась свободной от пистолета рукой за куртку Лисовского.

— Я все базы потер, за которые тебя держали. Вопрос закрыт навсегда. И Азот тебя больше не тронет. Он близко к твоему дому не подойдет. Все, точка. Конец истории. Ты свободна. А пистолет — это тебе, правда. Только ты потренируйся сначала, а то настреляешь тут

— Я старая уже, — сказала Оксана, глотая слезы. — У меня скоро морщины будут. Вот здесь. Зачем тебе?

— Ты такая, как мне надо, — сказал Лисовский, целуя ее в уголки глаз. — А когда будешь старая, тогда и решим. Отдадим тебя в дом престарелых Оксанка! — Лисовский чуть не укусил себя от досады за язык, — Бля, я же шучу ну, ты уже привыкни, что люди иногда шутят просто так. Ну, прости, пожалуйста.

Оксана кивнула и вытерла лицо пистолетом. Лисовский помялся, отцепил женщину от себя, снял куртку, сдвинул панель гардероба и повесил одежду на крючок.