Четыре белые хризантемы

— Ты абстракционист. А это?

— Где?

— Между ног.

— А-а... Ну-у это... Как тебе сказать...

— Я что, голый у тебя на картине буду?

— Это видение художника... Хочешь, нарисую тряпочку на бёдрах?

— Да нет, не надо, — Андрей улыбнулся и присел со мной рядом — он облокотился на моё плечо, всё ещё разглядывая собственный портрет. — Не надо тряпочку.

— А давай тебе нарисуем крылья?! — предложил я, начиная орудовать углём, но вместо ответа услышал сладкое сопение у своего плеча.

С третьей попытки мне удалось перетащить Горина на диван, снять с него куртку и ботинки. Господи, какое это было искушение! Я вдруг понял, что могу прикоснуться к нему совершенно безнаказанно. Я присел на диван рядом с Андреем и, вглядываясь в его умиротворенное лицо, бережно убрал пряди тёмных волос со лба, провёл подушечками пальцев по щеке, по линии подбородка, по мягким губам. Мои ладони заскользили по его округлым сильным плечам, и я не выдержал — склонился к лицу, коснулся губами его губ, от которых пахло спиртным. А он вдруг застонал и, по-детски морщась, повернулся на бок.

Меня заколотило от страха быть застигнутым врасплох, сердце в груди зашлось и зачастило, я почти протрезвел от понимания, что сейчас получу за все свои фривольности, но на моё счастье Горин спал как убитый. Я не стал искушать судьбу во второй раз и лёг позади него, уткнувшись лицом в его спину, — я просто последовал за своим ангелом в царство Морфея, где мы с Андреем были абсолютно счастливы.

Утром я продрал глаза и увидел, как Андрей наспех напяливает куртку, пытаясь одновременно надеть ботинок на левую ногу. Меня мучило жуткое похмелье, но картина была так комична, что я засмеялся.

— Чего ты ржешь, Березин? — совершенно нерассерженно бросил он. — Я на работу опоздал на два часа. Меня начальство четвертует. Тебе смешно?

— Еще бы! Особенно если в качестве объяснительной ты скажешь, что... Что проснулся в постели с другим мужиком! Поверь, — я давился словами со смеху, — после такого на твоё опоздание даже никто внимания не обратит!

— Тупая шутка, Макс, — Горин натянул на ногу второй ботинок, но сердиться по-настоящему у него не получалось. — Мы же с тобой не пара каких-то педиков, да?

Он спросил в шутку, а меня внутренне передернуло от этих слов — всю мою весёлость как рукой сняло. Я вспомнил мягкость его губ, запах, длинные изогнутые ресницы, которые я разглядел во всех подробностях, и мне вдруг невыносимо захотелось взвыть от понимания, что я в реальности. Я запутался, заблудился между миром своей мечты цвета ультрамарина и настоящим. Помогите! Что я должен был ответить ему?"Ты мне нравишься? Я с ума схожу по тебе? Я не могу больше молчать о своих чувствах: я люблю тебя? А знаешь, ты — мой ангел, Андрей. Самый настоящий ангел». Наверное, это было бы честно, безрассудно и после меня непременно бы стали презирать.

— Я отвезу тебя на работу. Только аспирина выпью и поедем.

***

К концу июля жизнь вошла в привычное русло: работа, дом, частые дружеские встречи с Андреем. Мы очень сблизились за это время, и мне хотелось рисовать, даже несмотря на то, что в силу некоторых обстоятельств я так же часто видел Катю. Сначала меня злило это обстоятельство, но я понимал, что так нельзя, и постарался поубавить эмоции. Я даже привык к ней и запросто приглашал к себе вместе с тем, в кого уже был всерьёз влюблен.

— Слушай, Березин, — сказал мне однажды Олег, — либо кончай сходить с ума, либо отбей Андрюшку у этой девицы и перестань киснуть. Смотреть на тебя тошно.

— Кто киснет? — удивился я, откладывая в сторону кисточку и вытирая тряпкой перепачканные в красках пальцы (была суббота и я работал над портретом Андрея).

— Ты, — просто заявил Крушинин.

Он подошёл к мольберту и задумчиво посмотрел на портрет однокрылого ангела, с лукавой улыбкой опиравшегося спиной о дверной косяк и одной рукой обнимавшего подушку. Работа была в самом начале, но синеглазый продавец дисков угадывался в ангеле без труда.

— Смотри, до чего ты докатился. Рисуешь.

— Ну и что?

— А то, зеленоглазый мой, что я тебя за этим делом чёрт знает сколько не видел.