Грехопадение Мэй

- Ххххыы... Насрать!
- Правильно! Я смотрю, ты совсем зафигачилась, Линни?
- За... чего?
- Ну... увлеклась и немножко забыла про работу. А?
Кое-как смыв верхние слои, они стали плавать и плюхаться, летая на волнах, как на качелях. Мэй овладел шалый восторг, и она брызгалась в Лайонса, как когда-то в детстве в Джереми, подстерегшего ее голышом в озере, - а тот вдруг схватил ее, вынес на руках из волн и уложил на песок животом вниз, как собаку.
Мэй стояла на четвереньках, разноцветная и смешная, а Лайонс трогал и мял ее сзади, между выпяченных ягодиц - прямо по голому, липко-зудящему, - и Мэй тыкалась головой в песок и покачивалась в такт пальцам, лапающим ее за нутро. „У меня свисают сиськи, как у коровы”, думала она, „я мокрое сумасшедшее животное, я глупая самка; хорошо, что на берегу никого... совсем никого...”
Она очень хотела, - и упивалась своим хотением, тонула в нем и смеялась от предвкушения, что сейчас, вот сейчас в нее войдет большой сильный член, и внутри у нее станет кисленько, и мятно, и подсасывающе-сладко, и...
Мэй вскрикнула, потому что одновременно произошли две вещи: ее распер Лайонс, проникнув членом внутрь, - и она вдруг увидела в тумане людей, которые приближались к ним.
- Иииыы... там... там... - пищала она, шатаясь от толчков Лайонса.
- Ну и что? - хрипел тот. - Ты стесняешься?
Мэй стеснялась стесняться. Член распирал ее, ныряя туда, где не бывал еще никто - в кипучую мякоть утробы, в глубинные ее недра, где щекоталась новая цветная сладость, растекаясь по всему телу. Мэй выла и смотрела вперед, глядя, как люди - двое парней и девушка - подходят к ним. „Меня ебут”, думала она, „я голая, меня ебут, и все это видят. Они идут сюда, и они это видят. Они видят, как меня ебут, видят мои сиськи, мое голое тело, и сейчас подойдут и посмотрят мне в глаза...”
Это было безумней самого безумного из ее кошмаров. Толчки били в ее утробу все острей и слаще, ритм ускорялся, невидимые ладони Лайонса хватали ее и месили, как кусок воска, - а люди подходили все ближе и ближе. С каждым их шагом Мэй проваливалась куда-то, где бурлил кипучий холод, вылетала прочь из своего тела, становилась невесомой и прозрачной, как туман, розовый туман зари, подсвеченный солнцем... Люди, глядя на них, переглядывались, замедляли шаг - но, потоптавшись, шли вперед, ближе и ближе к ним, и Мэй проваливалась еще глубже, сжатая с двух сторон - безжалостным членом Лайонса и взглядами, прожигающими ее до сердца.
Сквозь шум прибоя донеслось - „...the child of flowers and Earth...” „О нет...” - охнула Мэй, извиваясь в зверской пытке стыда и похоти. У одной из девушек болтался на руке приемник, оглашавший берег руладами Мэй - той самой Мэй, которую ебли глазах у прохожих, голую, раскоряченную, выжженную стыдом Мэй... Люди шли и шли на нее, приблизились к ней вплотную - а она терпела, стараясь не кричать, но вдруг блаженство прорвало ей рот, вылилось из нее, и она взвыла, глядя на людей черным, мутным взглядом, сморщилась, стаяла, стекла на песок - и лопнула в отчаянном оргазме.
Ладони Лайонса крепко сжимали ее бедра, не давая убежать. Все ее тело превратилось в гейзер пенистого наслаждения, стыдного и жгучего, как смерть. „Боже, дай мне умереть. Хочу не быть. Хочу, чтобы конец”, - то ли думала, то ли кричала она, корчась на члене, натянувшем ее до пупа.
Улыбаясь и краснея, люди прошли мимо, стараясь не глядеть на Мэй и друг на друга. Парень что-то крикнул, Лайонс грязно выругал его, шлепая по бедру кончающую Мэй, - а та рвалась на части и выла, сливаясь с голосом, выводившим „...I am kid of sun...”
***
- ...Так какой был самый невероятный случай в твоей жизни, Мэй? Ты расскажешь нам?
Мэй смотрела на Ирфни и не видела ее.
Она вспоминала, как лупила Лайонса по плечам и по макушке, выкрикивая - „Подонок! Похотливая свинья! Что ты наделал?..”, а Лайонс качался, закрыв лицо руками, и выл без слов „I am child...” - «У нее и другие песни есть», - кричала ему Мэй, - «зациклился, да?..»
Вспоминала, как брела по утреннему шоссе, кое-как одетая, разноцветная и обалдевшая, и улыбалась во весь рот, не думая, как доберется домой. Вспоминала, как прислушивалась к жидкости в себе, которая, как ей казалось, влажнела в ее утробе – две порции семени Лайонса, из которых, может быть... Вспоминала, как отмывала с себя остатки краски, и потом стояла голая перед зеркалом, изучая себя - острые груди, чуть вытянутые кверху, округлый изгиб бедер, плавных и юрких, как у львицы, темные волосы до сосков, большие счастливые глаза - и ямочки на щеках, мягкие маленькие ямочки от глупой детской улыбки, натянувшей ее губы...
- ...Самый невероятный случай? - Мэй наконец взглянула на Ирфни. - Самый невероятный случай был со мной в Мадриде. Перед концертом я объелась чили, и на сцене просто подыхала – так хотелось в одно место... А потом говорили, что я еще никогда не пела так страстно.
Врубили магнитофонные аплодисменты с хохотом вперемешку. Минуту или больше Ирфни картинно хохотала, а потом сказала:
- Что бы ты хотела передать своим поклонникам, Мэй?
Мэй помолчала. Затем повернулась к камере:
- Привет, Лайонс! Как дела? Я знаю, что ты здесь. Ты был прав: я зафигачилась... Но мне понравилось. Жди меня в гости! За двести баксов, которые ты заплатил мне, я купила себе платье. Его я и одену, ты не против? Как поживает „Девочка-радуга?” А у меня для тебя сюрприз.
Она обхватила гитару, тронула струны - и низковатым голосом, бархатным, как ее волосы, запела:
- May be…