Избыточная жестокость

Вася осмотрел подвал, затем вытряхнул вещи из пластикового пакета с логотипом маркета «Домовод», стоявшего у стены, протянул Егорову.

— Вот. Жгута только больше нет.

— У тебя скотч есть.

Вася начал рыться на столике, Егоров рассматривал пакет, разминая его в руках. Алена судорожно хрипела на полу и скребла педикюром по бетону.

— Нет, Вася, такой пакет не пойдет. Надо такой же, как был. Иначе клиент будет в непонятке — что это за переодевание по ходу пьесы? — Егоров тяжело посмотрел на Васю, зубами отдиравшего ленту скотча от катушки. Задумался. Помолчал. Вздохнул.

— Слушай а если я ей сейчас все быстро сделаю. И не больно. Секунда. Только хрустнет. Миг один. Между прошлым и будущим. И все, конец. А потом мы старый дырявый пакет перевернем другой стороной на лицо и отснимем? Про твою «избыточную жестокость» — согласен. Два раза за одно и то же не вешают. Я не шнеллер. Спасибо, что напомнил. Ты тогда сможешь свой монтаж сделать? Так, чтобы чисто было, и клиент остался доволен?

Вася, со скотчем в зубах, подумал секунду и молча кивнул.

— Точно?

Вася выпустил из зубов скотч.

— Слово даю. Делай, Егоров.

3.

Ну что, все уже? — спросил Вася.

— Да что ты как тот осел из «Шрека», — с досадой спросил Егоров. — «Все уже, все уже» Все, все десять минут на камеру прошло, подтверждение готово. Выключай. Сейчас браслеты сниму.

Егоров перевернул тело лицом вниз, из разорванного на затылке пакета торчали платиновые мокрые волосы. Егоров ткнул в замок ключом и отстегнул наручники с посиневших кистей с розовым маникюром, руки тут же безвольно повалились по обе стороны от тела. Затем пошел к столику, звонить наверх.

— А пакет? — спросил Вася.

— Что пакет? — оторопело переспросил Егоров.

— Снять наверное надо? Наручники и пакет

— Тебе этот пакет сильно нужен? В магазин ходить? Так он же порванный, Вася. Ну, если хочешь, бери. Только помой сначала. — Егоров вздохнул. — Вася, у тебя все в порядке с головой? Слушай, не пугай меня. На наручниках номер. А пакет пусть будет. Лучше еще один поверх натяни, чтобы она кровью бусик не испачкала. Избыточно. Вон тот, с «Домоводом» подойдет. И коньяку ебни. Фляжка в сумке. Это приказ, считай. Двести грамм чтобы всосал.

— Жалко бабу. Хорошая была, — сказал Вася, отдышавшись от коньяка и шурша пакетом. — Алена Шнеллер. Вот тебе и шнеллер, шпрехен зи дойч. Двадцать шесть лет — и уже добежала до финиша. А могла бы трактористу детей рожать.

— Хуйни не пори, Вася. Кого ты жалеешь? У нас в роте сколько до двадцати хотя бы «добежало»? А ведь по островам не катались, икру ложками не жрали. До обеда не спали. У семьи не крысили. Бриллианты только в музее видели. Пеструхина помнишь, Игоря? Как он руку при отходе потерял — помнишь?

Вася молча кивнул головой

— Я на том свете перед ним на колени встану, и руку эту оторванную ему поцелую. А подружка его тоже шнеллер–шнеллер, быстро жить хотела. Что она ему сказала? Игорьку одной руки хватило, чтобы в рот себе выстрелить. Заметь, не ей. — Егоров злобно сплюнул на пол. — Хотя надо было. Сколько ему было? Тоже двадцать шесть? Только он меньше этой прожил. — Егоров кивнул в сторону тела. — Потому что последние два года и не жил, а выл. У этой еще неплохие расклады получились. Относительно прочих.

Опять по лестнице затопали «братья-из-торбы», зашли в подвал, с интересом осматриваясь.

— Брать уже что ли?

— Брать. — неприязненно сказал Егоров.