Любовь и секс Грифона Гоя

– Ты ещё одет?– я сделал удивлённое лицо. Он начал помогать мне раздеваться. И вот на мне только трусы. Юра вышел и принёс халат.– На одевай.– Я надел халат и снял трусы.

Мы зашли в ванную комнату, там было тепло и напарено, как в бане. Юра сам скинул и с меня снял халат. Мы посмотрели друг на друга и поцеловались. Я почувствовал как набухают мой и его член одновременно. Я опустил руку и начал играться с его яичками. Юре это понравилось, и он прижал меня к себе.

Мы легли в ванную и первые минуты привыкали к теплоте, к обстановке. Мы лежали вместе и смотрели друг на друга. Юра смотрит так пронизывающе и мягко.

– Давай поиграем в жуки,– сказал я с задором и смехом. А он схватил мои ноги и начал крутить, как карусель. Но я выкрутился и начал игриво его топить. Никогда я ещё не был так гол и так радостен. Мы смеялись взахлёб и захлебывались со смехом. Игра наша какой-то гибрид: догонялки, Греко-римская борьба, гимнастика и плавание. Играясь и смеясь, я понял, что надо отдаться на волю Юры, пусть он руководит всем вечером. Такая мысль меня поразила впервые. В какой-то миг я пережил, что чувствуют счастливые женщины, у которых есть надёжный мужчина. Как-то Юра это понял. Остановив игру, он взял меня на руки и отнёс в спальню, мокрый след был за нами. Он положил меня на кровать и поцеловал. Потом Юра начал делать массаж. Его широкие ладони массажировали грудь, живот, пах. Он гладил икры на ногах, случайно дотрагиваясь до члена. Он как бы принюхивался ко мне. Я чувствовал силу его рук, настоящую мужскую силу, это пленяло меня. Он так аккуратен и селён – он был музыкой. Потом он поднёс лицо к паху, вдохнул запах пениса. Я еле чувствовал, как он выдыхает, стараясь как можно дольше удержать воздух. Без помощи рук, ртом заглатил пенис, и стал делать минет. Я просунулся между его сильными ногами, ногами спортсмена-бегуна, и схватил ртом его болтающийся, но возбуждённый член. Как телёнок сосёт молоко у коровы, я сосал его член с упоением. Какой-то непередаваемый вкус был в нём. Руками гладил его попу, игрался с его яичками. Его член был толстый сантиметров пять, может, и больше, и длинный, длиннее моей ладони. Его головка была совершенной. Я понимаю почему фаллосу покланялись в древности. А как он делает минет. Юра совершенство: его губы идеально касались и тёрлись о пенис, а его язык давал знать о себе в самых чувствительных местах.

Он встал, его твёрдый и могучий член рассекал воздух. Он взял с полки мазь, подложил подушку под мою талию. Проведя левой рукой по груди и животу, он вдавил мазь в анус и обмазал свой член. Он медленно всовывал пенис, не намного, и высовывал его. У него толстый пенис и я чувствую это. Но его терпеливость, забота и нежность свели мою боль к манимому. Чем глубже он входил, тем больше мне нравилось. Очень приятно осознавать мужскую силу в себе. Он начал двигаться быстрее. Наши тела были ритмичны, мне казалось мы танцуем. Мы были частью целого – высшей гармонии небес. Он целовал мне грудь с таким упоением, как наверное ещё никогда не целовал.

Через несколько минут мы сменили позицию. Я стал на колени, а он сзади. В этом не было ничего животного. Я чувствую как он обнял спину своим телом. Его руки, движения, пот – всё было приятным. Не было ничего лишнего, отвлекающего. Я чувствовал наслаждение. Его дыхание звучало как песня. У нас был дуэт во многих смыслах. И вот он кончил. Этот последний миг. Это невероятно, но я всем телом почувствовал сперму, как она вылетела в моё тело. Ещё несколько сильных отрывистых движений таза и Юра замер. Вскоре он высунул член, и мы легли.

Минуты через две, Юра приподнялся и сделал лёгкий минет, играясь с яичками. Потом сел на меня, поцеловал. Взял мой член в руку и начал вставлять в анус. Как тепло у него там! Он начал привставать и садиться. Я был на пике блаженства. Юра радостно улыбнулся. И вновь чувство обострённой гармонии поразило меня. Минуты через три Юра откинул туловище назад. Держась на прямых руках, он начал двигать тазом вверх и вниз. Это придало остроту ощущения. Танец. Я был на пике наслаждения, мне казалось вот-вот и я потеряю сознание. Безусловно, Юра владел техникой, но эта техника уже давно перешла в искусство. Я не зал, что можно так чувствовать. Юра вёл себя, будто сам чувствует все изменения моей души. Я кончил, но Юра не перестал, чувственное наслаждение переходило в боль, и оттого было ещё сильнее и острее. Наконец-то Юра сжалился надо мной и перестал.

Мы лежали минут десять: целовались, играли язычками, нежно ласкали друг друга, признавались в любви. Как вдруг Юра сказал:

– Гриффи, давай продолжать,– потрогал его член, он опять набух, как и прежде. Что-то стальное и по-настоящему мужское было в нём. И мне это нравилось. Мы начали использовать другие позы. Мы вставляли член друг другу попеременно девять раз каждый. Это лучший секс за последний год. В каких качествах только не был секс в моей жизни: секс из любопытства или из интереса, секс от скуки и хандры, секс как лекарство от стресса или способ поэтического отвлечения от бренного мира, и даже секс как средство от головной боли, а однажды от зубной боли. Но секс как танец у меня был впервые. Впервые я почувствовал секс как высшую гармонию. Мы закончили где-то в семь утра – Юре надо было собираться на работу.

Мы завтракали, как я понял, что ни меня, ни его не смущает наша нагота. За эту божественную ночь я исследовал всё его тело, но не видел души. Юра блестящий любовник, но не любимый человек. Мы два попутчика, встретились и также спокойно разойдёмся. Любовь не секс, но если любви нет, уж лучше пусть будет такой секс.

Была суббота; и я пошёл в общежитие, отдохнуть, хотя не чувствовал усталости. Я бодр и свеж. Не выбрит. Ну и ладно.

VII

Ветреное воскресное утро. Краски природы будоражат мои чувства. Природа – чистое искусство. Бог лучший художник. Этот синий и коричневый цвет, они как символы самой жизни. Какая чёткость красок и грация переходов! Я иду в церковь, а вокруг вижу гимн Творцу. В восхищении есть какая-то покорность, смиренность. И рядом с ней невольно чувствуешь бунтарство. Оно не позволяет полностью раствориться в предмете восхищения. Бунтарство – мой рок. Всё та же гордыня не даёт мне покоя ни в Боге, ни в искусстве, ни в науке – и всё это вместе не даёт мне покоя в жизни.

Заходя в собор, я постоянно чувствую, что зашёл в гости. Я знаю: меня здесь считают грешником, презренным рабом моих грешных чувств. Но они-то обо мне ничего не знают. Все мы грешны, и хватит.

Всегда я подхожу только к одной иконе Иисуса Христа. Если бы я был среди евреев во время Моисея, меня бы закидали камнями. Петр в послании к римлянам заклеймил гомосексуализм как неестественное и отвратительное, как противное Богу. Петр бы сделал меня изгоем. И только Иисус не оттолкнул бы меня. Я уверен: он бы присел рядом и сказал бы что-то дружественное и приветливое. Может быть, он бы рассказал анекдот, и мы бы весело посмеялись над суеверием людей. Зачем Бог сделал так, что меня влечёт мужское тело, а не женское, а потом осудил это через своих пророков?

Иногда я чувствую потребность здесь быть. У иконы постоянно думаю о себе и своей вере, я думаю про смысл своего существования. Есть только два места, где я по-настоящему думаю, где никто мне не мешает, и я полностью предоставлен миру. Это здесь и в филармонии. Здесь я укрываюсь от постоянного страха быть разоблаченным и потерять свой статус. Но ещё больше я боюсь за своих родителей: если они узнают, то … Общество загнало меня в ловушку, как дикого зверя. Оно сделало так, что я вынужден противопоставить себя. Я вынужден выступить против общества, чтобы остаться собой. Но что если я не хочу этой борьбы и противостояния? Мысль о мире так глупа и желанна. Ну ладно, я силён и талантлив, а каково другим. Многие сломались. Почему никто не говорито тирании веков. Сколько несчастных людей, вынужденных создавать гетеросексуальные семьи. Сколько слёз пролили женщины, узнав, что у их мужей нет любовниц, но есть любовники. Сколько сердец было разбито насильно жестоко. Сколько их сгорело на костре, мы не знаем. Сколько сидело в советских тюрьмах, мы не знаем. Сколько было их в нацистских лагерях, мы не знаем. А сколько было избито и убито. Боль и насилие. И кто поставит за них свечку?

Общество несправедливо. Но осознание этого факта меня не утешает. Люди делают мою жизнь сложной, хотя она проста в доску. Они мешают себе, отравляют жизнь мне – и никто не в выигрыше.

Как восстановить гармонною в обществе, которая была утеряна со времён Древней Греции? Тут есть один только путь, но он длинный и нескорый. Гармония будет тогда, когда большинство людей станут личностями самобытными и развитыми. Когда исчезнет это тупоумное "как все". Когда научатся ценить индивидуальное и уникальное в каждом. Что есть более пошлое, чем фраза тупоумов "незаменимых нет". Когда вокруг ходят шаблоны и требуют от тебя того же, когда свобода номинальна и "в пределах разумного", я чувствую боль и страдание в сердце. Почему в таком прекрасном мире так тяжело жить? Почему я должен убегать и искать спасения? Мир будет несчастен, пока им правят быдловское однообразие и серость.

У иконы нет ответов, но тут можно задать вопросы. Тут получаешь какую-то силу, чтобы жить дальше среди многих людей, потому что жизнь моя – это действия, и покой даёт силы.

Не читая молитв, но, осенив себя крестом, я ушёл. Гость ли я в этом мире или хозяин? Даже в страдании есть удача, какое-то сокровенное очищение. Греки называли это катарсисом. Уж лучше б я был гостем даже в негостеприимном мире, тогда понятно: я только прохожий, и нéчего разбираться в мире, твоё дело пройти. Это так легко. Но катарсис делает меня хозяином, он делает мир моим. Если я страдаю, значит мир мой, и я за него в ответе. Я в ответе сам перед собой, ведь мир уже мой. И не скинешь его, и не закроешь глаза. И только одно мне осталось – принять этот мир без покорности и бунтарства, принять как есть и жить как сама жизнь. Я остановился: мир снова стал простым.

VIII

Мы сидим в кафе. Я и Ксюша. Она очень сильная и умная девушка, просто-таки роковая.

– Как хорошо, что я тебя встретил. Мы так давно не виделись.

– Уж давно. Как жизнь?

– А что жизнь? Куда она денется, всё потихоньку да потихоньку ковыляет.