Семья Мэнсфилд

Морис, казалось, забыл о ней, а я, подхваченная страстью, приникла к нему, ощущая бедром вздымающийся пенис. Ненавижу вас всех! раздался голос Мод. Мать, судя по звуку, дала ей пощечину, потому что следом послышался визг. Мои глаза были закрыты, а губы плыли. В одно мгновение Мод подобрала свою одежду или, по крайней мере, какую-то ее часть и выбежала безо всего. Потом стало слышно горничную: "Мисс, ой, мисс, вы же вся мокрая! Сейчас возьму полотенце, мисс. Идите к себе в комнату". Я тонула. Я потерялась. Меня принял ковер, я лежала, не в силах сопротивляться, а Морис очутился сверху, спустив брюки, и его огромный кол пробирался в мое масло, пока Эвелин улеглась рядом с нами. Какая славная женщина, не правда ли, любовь моя? Давай, Дейдр, милая, подними ножки. Дай ему забраться в тебя по самые шарики. Ага, вот... он там... как раз там... Какой вид! Нет... держи ноги кверху, глупая... вот так... Боже мой, боже, боже мой, всхлипывала я.

Мой зад бился и елозил по ковру. Потолок плясал. Их губы были везде, он сосал мою грудь, она целовала в рот, а я растворялась в теплом, легком блаженстве, пока меня прорабатывал этот глубоководный буй. Потом, помимо своей воли, я зашлась долгими, срывающимися рыданиями, которые он, несомненно, принял за песню страсти. Эвелин все поняла, но продолжала нянчить мой язык, пока Морис трепетал и распахивал дальше. Наконец, я почувствовала, как он запульсировал, потом с ревом выпустил в меня тягучий фонтан своей спермы и затих, дрожа на моем, тоже вздрагивающем теле, пока слезы ручьями текли у меня по щекам, и я лежала, точно подбитый голубь. Для тебя это было долго, не правда ли? нежно спросил он. Его рот сменил рот его жены, а потом он вынул свой дымящийся жезл и поднялся, чтобы заправить его в брюки. Какая она чудная ять, сказал он и вышел прочь. На минуту Эвелин обняла меня, а потом помогла подняться.

Милая, очень внимательно и заботливо сказала она. Голыми мы прошли по дому к спальне, которая, судя по изысканной мебели, зеркалам и нарядным покрывалам, была их общей. Там я позволила положить себя на кровать. Она высушила мои слезы поцелуями и разгладила мои волосы. Тебе было так приятно... или и правда прошло столько времени с тех пор, как тебя топтали, Дейдр? нежно спросила она, перекатывая свои полные груди по моим. Я согрешила! тотчас же я поняла всю нелепость своих слов. Не помню, чтобы когда-нибудь раньше говорила такое. Но эти слова идут от моей природы. Если кто-нибудь, чувствительный от природы, прочтет эти строки, он поймет то, что я хотела сказать. Когда Морис так внезапно насел на меня, я, хотя так наслаждалась его упрямым кочетом, сразу же вспомнила Ричарда и снова испытала смешанное чувство истинного упоения и вины. Ты согрешила? Что же мы, неправильно тебя поняли, милая? Я вовсе не возражаю, глупая. Мы здесь не уходим от удовольствия, и ты не должна.

Ее язык был сладок, глаза выдавали искреннее желание видеть во мне больше любовной отзывчивости, чем было. И в самом деле, теперь, когда мы снова остались одни, живот к животу, бедра к бедрам, я открыла в себе новые позывы и стала искать какой-то своеобразной защиты в ее руках, обхватив ее полновесный зад, так роскошно перекатывающийся; она хихикнула мне в губы: Вот теперь лучше, милая. Что же тебя огорчило? Может быть, это из-за Мод? Знаю, я кое-что позволяю ей. Возможно, я поторопилась. Нет? Нет, нет, это не совсем то, хотя она явно не любит меня, судя по тому, что сказала. Пфф! Это всего лишь вспышка. Ты вскоре увидишь ее совсем в другом настроении. Тебя что-то мучает, Дейдр, я знаю. Признайся во всем Эвелин, и тебе станет лучше. В юности я иногда плакала, задумчиво прибавила она, как будто, желая узнать чужие мысли, вспоминала свои, чтобы сказать: "Со мной тоже такое было".

Не могу об этом, Эвелин. Конечно же, можешь. Это какая-то большая бяка, не так ли? Рассказать тебе все гадости, которые я делала? Боже, из этого могла бы выйти книга и даже у Мод и других девочек нашлось бы, чем заполнить в ней главу-другую. Не все ли мы вылиты из одной формы? Мы, либертарианцы, исповедуемся во всем и сразу же чувствуем себя лучше. Здесь Морис петух, а мы, моя радость, его куры, сказала она, пощекотав меня под мышками, чтобы вернуть бодрость, и я действительно рассмеялась и жарко поцеловала ее, принимаясь тереться своим кустом о ее и проникаясь чувственностью ее полного тела. Я занималась этим с Ричардом, сказала я между поцелуями, скороговоркой и как бы извиняясь. Это просто вырвалось у меня изо рта, как пузырь. С твоим сыном? Ого! расхохоталась она и перекатилась на меня так, что ее ноги оказались между моих. У тебя глубокий и чудный взгляд, знаешь ли ты это? игриво спросила она и потерлась носом о мой, вместе с тем разглаживая свои любовные губки о мои, так, что я не могла сдержать головокружение. И не один раз, я как будто хвасталась. Если бы одного раза было достаточно, Дейдр, тогда все мы были бы наполовину девами. Или нет?

Так в этом и был твой ужасный и тайный грех? Однако, мне есть чем его покрыть. Он хорошо это с тобой делает? Медленно или наскоро? Тебе нужно его учить, не правда ли? О, Эвелин, прекрати это! Ты и на самом-самом деле думаешь, что это не ужасная вещь? Тебе нужна поддержка, и ты хорошо это знаешь, плутовка. Нет? нежно спросила она, тихо проводя своими губами по моим, взад и вперед, и это был чудесный поцелуй. Может быть... но с другой стороны... пробормотала я. Тебе не удастся быть с двух сторон сразу, рассмеялась Эвелин. Давай, я снова тебе сделаю, и ты раздумаешь. Он, должно быть, ничего, если Морис его напомнил. Нет, нет, совсем не то. Не надо, Эвелин! Но было уже поздно. Вся кровать пела. Мы задышали друг во друга. Ты чудесная ять, милая, и не нужно этого стесняться. У петуха нет совести, и в наших щелях ее тоже нет, выдохнула она. И сладкие излияния снова завладели нами. Наши срамные губы пенились и целовались. Наши кусты слиплись. Молочко любви. Оно неотразимо! Мы лежали довольно долго, снова и снова целуясь; потом она сходила за нашей одеждой и спросила, вернувшись: Теперь, когда ты мне все рассказала, тебе лучше?

Прежде, чем я смогла ответить, даже не зная еще, что, она продолжала: Милочка, ты должна привести его сюда. Как-нибудь вечером. Нет, это было бы невозможно, сказала я, тут же пожалев о своей откровенности. Все возможно, любовь моя. Мы, либертарианцы, не возводим стен между собой. Перед чужаками возможно, но только не между собой. Я считаю тебя одной из нас. Только здесь говори о любви и желании. Мы, гедонисты, должны держаться вместе, не такли? Ты неисправима, Эвелин, я невольно рассмеялась. Всегда была такой, И ты, подозреваю, тоже. Тебе только всегда нужно отпущение грехов. Я сама хорошо знаю это ощущение. Та, что дает дорогу любви, дает дорогу жизни. Принимай вещи такими, какие они есть. Ну вот... Какая чудная улыбка! Ты просто обязана зайти в пятницу и встретить Клодию. А кто она? Молодая актриса... или что-то в этом роде. Ее муж очень миловидный молодой мерзавец хочет видеть, как ее топчут. А она не дается, но и не знает, играть ли ей в Чистоту, или в Дурное. Что же, посмотрим. Эвелин... Ты же не будешь ее заставлять, нет? А что, тебя никогда не заставляли, милая? Хотя бы немного? Тебя не били по ногам? Не держали силой, пока тобой не овладеет радость?

Она посмотрела мне прямо в глаза. Ее соски по-прежнему туго торчали под сорочкой, как и мои. Я на минуту представила, как она стоит перед Филиппом, и не могла удержаться от улыбки. Когда ты молод... попробовала было я. Клодии двадцать три, любовь моя. Она играет с этой идеей, хотя никогда в этом не признается. Некоторые мужчины зовут таких женщин "дразнилками". Это будет недурной спорт могу уверить. Я пробормотала что-то невразумительное. Я затянута в водоворот. Не знаю, идти ли мне в пятницу. В Клодии я могу увидеть себя. Может быть, этого я и боюсь.

Продолжение следует.