Лиза осознала это вместе с мокрым холодом, облепившим тело. В темноте горел тусклый фонарь. Под ним была скамейка, бурая, полусгнившая, вся в каплях ледяной испарины. Рядом — заплеванная урна.
Вспомнив, что ее рука до сих пор сжимает карту, Лиза швырнула ее в урну. Карта полыхнула красным огоньком.
Со всех сторон давила глухая тишина. Лизе вдруг стало внутри так же мокро и холодно, как снаружи, и она разревелась, упав на скамейку.
Она была одна в пустом, зябком мире. Не было дорог, не было людей, вещей, тепла, надежды, смысла — не было ничего, во всем огромном космосе не было совсем-совсем ничего и никого, и Лизе хотелось, чтобы ее тоже не было, но у нее все никак не получалось не быть, как она ни тужилась реветь
— Чего ты плачешь?
Чья-то рука нерешительно трогала ее за плечо.
Лиза подняла голову.
— О небо! Как ты красива! Или мне только кажется в темноте? Прости, прости меня, небесное создание Прости, что я нарушил твой покой. Прошу тебя: выйди к свету.
Она удивленно встала и прошла к фонарю, глядя на своего гостя.
Это был парень, молодой, болезненно красивый, как девушка.
— Да! Ты прекрасна. Как тебе к лицу печаль! Эти слезы, эти капли дождя — потаенная грусть мира, и она прекрасней любого смеха. Но все же я не хотел бы, чтобы ты плакала.
Лиза смотрела на него, раскрыв рот. Так с ней еще никто не говорил.
— Кто ты? — наконец спросила она.
— Ты не узнаешь меня?
— Джокер?..
— Джокер? Какое странное имя. Нет, кто бы им ни был — я не он. Я Мое имя ты узнаешь после. Если
— Если что?
— Сейчас рано загадывать. Никто из нас не знает своей судьбы, верно?
— Верно. — Лизины глаза раскрывались все шире и шире.
— А пока позволь мне просто быть с тобой.
— П позволяю, — улыбнулась Лиза.
— Благодарю тебя. Не говори мне свое имя, я не хочу знать его. К чему знать имя цветка — этот штамп, эту бирку на неуловимом аромате? Посмотри на меня.
Лиза и так смотрела на него во все глаза.
— Какие прекрасные глаза! Позволь мне позволь мне взять тебя за руку, прекрасная незнакомка.
— Забавно, — сказала Лиза, отдавая свою руку его холодной и мокрой руке. — Ты так говоришь, будто играешь Гамлета. Это такой стёб?