На улице у Андрея заболела душа, нестерпимо, физически. Ее словно прибили по краям гвоздями к дереву, и каждое движение отдавалось мукой во всех уголках тела, вспыхивало огненными звездами в глазах.
Свалившись на лавочку, Андрей залепил лицо ладонями и начал выть, сначала тихо, потом все громче и выл долго и безысходно, не помня себя, пугая город.
Ну а потом, были скитания по каким-то бомжатникам, какой-то полуглухой армянин, сожитель по клоповнику, которому Андрей изливал душу, а тот все переспрашивал и оскорбительно гоготал в ответ, являя желтые, лошадиные зубы.
А потом Юля вызвонила Андрея, и они даже попробовали снова жить вместе.
Но он видел, как зажигаются ее глаза при всяком воспоминании об ее сапожнике, как искренне оскорбляется она при всяком негативе о нем, и понимал, что ничего уже не вернуть. Разбитую чашку не склеить заново.
Однажды он попытался обнять ее, и поднял уже руки, но снова уронил их.
- Ты брезгуешь? - Тихо спросила она.
- Стекло, - сказал он ей. - Теперь между нами неизменно будет стекло. Его не разобьешь ни кирпичом, ни молотком, не разрежешь алмазом. Оно вечно. Оно будет невидимо, но стоит нам прикоснуться друг к другу, оно зримым фрагментом включится между местами нашего соприкосновения.
На наших телах больше нет живых - друг для друга - мест, которыми мы могли бы прижаться, совпасть, поцеловаться и почувствовать друг друга. Отныне друг для друга мы навечно за стеклом.
Я чувствую, что стекло заразно. Что со временем оно покроет меня всего. И я больше никого почувствовать уже не смогу.
Я превращусь в бесполого, безликого манекена, вмурованного навеки в сияющую, отмытую до синевы витрину.
Она плакала безутешно, навзрыд и взахлеб, отирая белыми руками слезы. Слезы текли у нее по щекам, по рукам, летели на колени. Она шептала: «Прости меня», но он не слышал это, он читал по губам.
А потом Андрей уехал из Москвы. Он не знает, как живет Юлия, с кем она и счастлива ли. Он все время старается забыть о ней. И почти забыл. Как человек, переживший колоссальное потрясение, он стремительно выцвел душой, стал одиноким бессмысленным пустоцветом. Он постарел раньше времени и ссутулился. Он разлюбил море, на всех берегах которого разом погасли его маяки.
Но почему-то редко бывая в Москве, он неизменно возвращается во двор того дома на улице Флотской, где они снимали квартиру, сидит на лавочке, смотрит на свои окна, на свой балкон, где они с Юлей пили чай. Смотрит, почти не моргая, и чудится ему, что видит от там красивый остров в зыбкой дымке тропического лета. Там широкие, белые пляжи, бирюзовый прилив, там вольные ветры ерошат зеленые шевелюры пальм, и на белых камнях мостовых лежат отпечатки столетий. Там слышны крики чаек, которые не поют, а плачут.
На заветном карибском острове, имя которому Маргарита.
Если вам интересна эта и другие истории, пишите:
[email protected]
Oksana Litovchenko
Видео
Рассказы