Девятое марта

Сладкий зуд наполнил Лору до ушей. Ей казалось, что в пизде трепещет щекочущее перышко, исторгая из нее потоки меда с сиропом... Вскоре Иван Иваныч достал какой-то жирный крем и вымазал им Лорин бутончик, проникая пальцем в устье; затем расстегнул штаны, добыл свой детородный орган — самый настоящий, мужской, багровый, в прожилках и складках, — тщательно смазал его тем же кремом...

У Лоры потемнело в глазах.

— Делала раньше это? — спросил Иван Иваныч.

— Что?

— Не чтокай. Ебалась раньше?

— Нннет... — запинаясь, пролепетала она.

— Знаю. Для проформы спрашиваю. Ну-ка привстань...

Он приподнял ее за подмышки.

— Попку выше... вот так... Ну, держись, сеньора Лора!

Он пристроился к ее пизде. Крепкие его руки держали Лору, как в тисках, и она даже не пыталась вырываться. Было страшно, как у стоматолога, когда зудящий стержень уже тянется к зубам...

Вокруг ревел невидимый водопад. Пол вибрировал, и ступням было щекотно. Под задницей зияла бездна в десять километров...

— Ааааааа!... — заверещала вдруг Лора.

— Чего ты? Я еще ничего не делаю, — хмыкнул Иван Иваныч... и вдруг сильным движением насадил ее на себя.

— Аааахгр...

Лора подавилась криком.

— Все, все, глупенькая, ну все уже, ну чего ты? — шептал Иван Иваныч, понемногу въебываясь в нее. — Какая же ты узкая...

Он стал целовать ее в лоб, в виски, в глаза... Беспомощная Лора чувствовала, как в ней хозяйничает ОН — натягивает ей сердцевину, подается вперед, назад, снова вперед... Это почти не было больно, а просто было чудовищно непривычно — чувствовать так глубоко в себе чужую плоть. Почти так, как если бы Лору вскрыли, как бандероль, и месили бы ей голыми руками сердце и мозги, или прямо в нее высадили бы живое дерево или цветок...

«Меня ебут», думала она. «Господи. Меня ебут. По-настоящему. Сейчас. Аааааа...»

Вдруг отозвалось щекочущее перышко, засевшее там, внизу; тут же откликнулись стенки пизды, натянутой до судорог, и захотелось ворочаться, елозить, насадиться плотнее, хоть и было больно...

— Ааааа, заработала наша задничка, — обрадовался Иван Иваныч. — Почуяла, что с ней делают... Ну, держись!

Он стал ебать ее крепче, не выходя наружу, а только вдавливаясь вглубь крепкими, отрывистыми толчками. Каждый толчок бил туда, где зудело щекочущее перышко...

От напряжения Лоре заложило уши. Она не замечала, что из нее рвутся хныкающие стоны, что ноги ее затекли, бедро свело судорогой...

Это не было блаженством или даже удовольствием; это было неудобно, страшно, в чем-то больно и неприятно; но это было так мощно, так стыдно и горячо, и Лору захлестнуло такое первобытное возбуждение, что она потеряла контроль над собой.

— Ээээ! Тише, тише... — уговаривал ее Иван Иваныч, целуя красное, как пион, лицо. — Тише, девочка, не надо так...

Он давно выкончался в унитаз, и ему стоило большого труда остановить распалившуюся Лору и вынуть из нее набухший хер.